Куприян возился в сене, устраиваясь поудобнее.
– Не ворошись, – заметил Васька.
– Обмок.
– Дело привычное, – беззаботно отозвался Васька.
– Мокрень, – жаловался Куприян, начиная дрожать от мокрого армяка, казавшегося теперь, в тепле клуни, холоднее и противнее.
– Обсушимся… во!..
Васька с торжеством что-то показал в темноте.
– Что? – спросил Куприян, постукивая зубами.
– Водка, – коротко пояснил Васька, – она самая. Мы, брат, об этом положении отлично известны… Случалось… Хлебни, – глотку обожгешь и чудесно! Во!..
Послышалось бульканье. Куприян сплюнул.
– Ирод!
Васька засмеялся.
– Важно! Так по суставам и прошло. Друг сердечный, хлебни малость! Уважь! – лез он в темноте на Куприяна.
– Отчего не уважить! – усмехнулся Куприян. Он с жадностью пил водку, чувствуя, что дрожь утихает с каждым глотком.
– Важно, – приговаривал Васька, – добре… эх! Ты, брат, этак всю водку выхлещешь! Ну-у… что… Васька беспокойно зашевелился.
– На.
Васька ловко перехватил посудину и опять забулькал водкой.
Куприяну стало лучше; дрожь почти улеглась, и в груди точно поместилось что-то теплое. Куприян стал осматриваться; глаза его привыкли к темноте, и в клуне ему уже не казалось так темно. В широкие щели проходил бледный белесый свет и видны были очертания каких-то поломанных колес, бочек и жердей. Смутно обрисовывался силуэт Васьки, по горло зарывшегося в сено.
Дождь шумел все так же однообразно. По временам налетал ветер, и что-то, не то березка, не то стропило, жалобно скрипело.
Куприян опять вспомнил Матрену и вздохнул.
– Чего ты? – спросил Васька, которого разобрало от выпитой водки, и ему хотелось поговорить.
– Скверность, брат…
– Чего? – глупо переспросил Васька.
– Скверно, говорю! – повторил Куприян.
Васька равнодушно сплюнул.
– А по мне, наплевать! Ну… Он помолчал.
– Словят ежели… эка, подумаешь, невидаль – острог-то. Прежде оно точно, а теперя…
Васька махнул рукой и повернулся к Куприяну.
– Я, брат, – жидким, бесшабашным голосом заговорил он, – восемь фабрик спиной вытер, так меня острогом не удивишь! Однова работали мы на цинковом заводе… Эх, Купря! Видал пекло? Так оно само и есть! Ни тебе дыхнуть, ни тебе смотреть! И глаза и нутро ест… Суставы ломит… Ложись прямо и помирай! Ну, на ткацкой, папиросной опять же, там точно легче… а все-таки супротив фабрики, я тебя скажу, ни одному острогу не выстоять.
– Не в остроге дело, дурья голова! – угрюмо сказал Куприян.
– А в чем?
– А так…
– Ну?
Куприян помолчал, потому что не мог точно оформить свое душевное состояние.
– Я, собственно… Ты, брат, без году неделя так-то, а я сызмальства мыкаюсь. Ну… двенадцати годов с батькой первую лошадь свели… – Ишь ты… ловко… – похвалил Васька.
– У нас все так… Еще дед промышлял. Потому нет никакой возможности: земли мало, да и ту хоть брось! На фабрику которые идут… Неохота! А тут голодное брюхо подводит. Ну, с деда и начали…
– Это бывает, – равнодушно отозвался Васька.
Батьку убили на этом деле… Брата тоже убили, а меня не тронули – мал очень был. Одначе выпороли здорово!
– Так…
– Ну, после и их немало в Сибирь ушло…
– Бывает, дело такое, – опять отозвался Васька. Куприян задумчиво посмотрел в щели на небо.
– Оно конечно, все одно… – заговорил он опять, – везде плохо… а только не по мне это… живешь, как волк, без дому… Свисти за ветром, и все тут… Хуже собаки! Иной раз тянет на пашню по весне… так бы и взрыл всю землю и чтоб зеленя, зеленя пошли вокруг… Тошно мне! На мужиков завидно!
