Так хотелось покормить чаек. Я встал на нос «Ракеты» и, обдуваемый ветром, как при полете, стал кидать хлеб в воду. Чайки с гвалтом набрасывались на мое угощение.
Другой раз я нашла отца в неврологическом диспансере, куда его доставили из вычислительного центра какого-то физико-математического института. Днем он прятался, а по ночам пытался решить какую-то наисложнейшую задачу. Какую именно, я так и не поняла.
Для всей нашей семьи всегда было загадкой, почему отец сам добровольно никогда не возвращался в семью. Его обязательно надо было найти, чтобы он вернулся. А сам он об этой загадке не говорил.
Хотя мы знали, что он всех нас безумно любит и расставание с нами для него страшный удар. Я чувствовала, что через какое-то время после ухода он начинал страдать и переживать за то, что он причиняет нам боль, зная, что мы страдаем и переживаем за него.
Но почему же он не шел домой, продолжая мучить и себя, и нас?
Прямо как садист. Мне Порой казалось, что я начинаю просто ненавидеть этого импульсивного, доброго, рассеянного человека за то, что он делает с мамой и со мной.
Кидал я хлеб, кидал и вдруг заметил, что хлеба больше нет.
Оглянулся.
Стою на верхней рубке мчащейся куда-то по реке «Ракеты» на подводных крыльях.
Сколько же прошло времени?
Темнеет.
Причалили к какой-то пристани.
Я сошел.
Как я попал на этот корабль?
Где я?
Почему уже темно?
Кажется, я пошел покупать творог.
«Ракета» отплыла. Капитан на прощание помахал мне рукой.
Куда-то вверх шла дорога.
Я пошел по ней.
Наверху над откосом стояло нескольку деревянных домиков.
Я постучался в крайний.
Залаяла собака. Скрипнула половица. Чей-то голос, цыкнув на собаку, проворчал:
– Кого черт несет?
Дверь открыл маленький, худенький человечек.
– Вы знаете, я заблудился, – сказал я.
Осмотрев меня с головы до ног, он сказ!
– Проходи.
Я зашел в дом.
Человек поставил на стол капусту, хлеб и трехлитровую банку с синей жидкостью.
– Пить будешь? – спросил он меня.
– Вы знаете, я не пью.
– Тогда уходи, – сказал человек и убрал банку с синей жидкостью под стол.
Уходить неизвестно куда мне не хоте-, лось, и я, махнув рукой, сказал:
– Буду.
– Вот это хорошо, – сразу завеселел человек и опять достал банку с синей жидкостью.
Он до краев налил два граненых стакана.
– Давай за знакомство.
– А что это? – спросил я, взвешивая в руке стакан.
– Не бойся, это свое производство.
С этими словами он опрокинул содержимое стакана себе в рот, который для такого маленького человека оказался очень большим. Я осилил только половину и, чтобы не почувствовать запаха, быстро затолкал себе в рот квашеную капусту. В голове загудело. И, очевидно, не у меня одного. Мой напарник по питию заговорил:
– Как ты думаешь, почему я тебя впустил и угощаю?
И, не дожидаясь ответа, продолжил:
– Потому что ко мне из здешних никто не ходит. Приходится пить одному. А тут ты и, как я понял, не здешний. Значит, ничего не знаешь и поэтому пьешь со мной спокойно.
Так как у меня уже пошло головокружение, я только кивал, а он продолжал:
– А вот ты и не знаешь, кто я.
Я утвердительно кивнул, Что не знаю.
– А я – зверь. Со мной никто не здоровается. Я в тюрьме сидел. Жену с ребенком зарезал. Но свои законные отсидел. Теперь я чистый. Я чистый? – спрашивал он меня.
– Чистый, – кивал я.
– Их нет, а я живу. Уже восьмой десяток. Здоровье есть, хоть и был в лагерях, а никто не здоровается. Справедливо?
– Да, – опять утвердительно кивал я.
