Куросиво - страница 32

Наступил тысяча восемьсот семьдесят пятый год. Глядя на дочь, похожую на прекрасный, безупречный в своей красоте цветок сливы, мать чувствовала, что тревога за будущее Садако с каждым днем все сильнее гнетет ее душу. Как раз в эту пору давнишняя подруга Аяко, ныне – фрейлина, служившая при дворе, приехала в Киото посетить родные могилы и навестила семейство Умэдзу. Она взяла Садако на свое попечение и стала ей покровительствовать. И той же весной Садако предстала перед вдовствующей императрицей, точно по волшебству перенесясь из бедной хижины в селении Итидзёдзи в самые недоступные покои священного дворца.

Осенью в дворцовом парке Фукиагэ состоялся августейший праздник хризантем: была приглашена вся аристократия столицы, присутствовали и обе императрицы в сопровождении многочисленных фрейлин. И среди них, как белая хризантема среди простых полевых цветов, выделялась юная, прекрасная Садако в своем белом парчовом кимоно, алых хакама, с длинными распущенными за спиной волосами. И на нее обратил внимание овдовевший в тот год и все еще не женатый граф Китагава. Вскоре последовало формальное предложение.

Родня графа, бывшие вассалы и приближенные пытались возражать против этого брака. Невеста была хотя и аристократка, но не из числа наиболее близких двору семейств и, что в особенности плохо, бедная, попросту сказать – нищая. А между тем ведь и кроме нее кругом имелось сколько угодно выгодных партий.

В семействе Умэдзу мать тоже испытывала сомнения. Конечно, род Китагава принадлежал к наиболее именитым из бывшей военной знати, старая госпожа, по слухам, была женщина добрая, ласковая… Правда, жених вступал в брак вторично, но от первого брака детей у него не имелось… Была некоторая разница в возрасте – дочери исполнилось семнадцать, жениху – тридцать, но это не могло служить препятствием, ибо тринадцать лет в таком деле – это действительно пустяки… С другой стороны, смущало, что жених был богач, каких насчитывалось немного даже среди аристократии и даймё, а семья Умэдзу едва влачила жалкое существование… Матери было бы обидно, если бы пошли толки, что они позарились на богатство… Она боялась, как бы и сама Садако в будущем, чего доброго, не почувствовала себя приниженной из-за этого… Мать медлила с ответом, однако в конце концов вынуждена была согласиться: господин – а ведь он был уже далеко не мальчик и к тому же вступал в брак не впервые – влюбился так безумно, что, неровен час, мог бы и занемочь от любви…

Сговор состоялся, высочайшее разрешение было получено. Заботу о приданом избранной по любви супруги целиком и полностью взял на себя жених, супруга же принесла в дом только собственную свою красоту да изящество, унаследованные от длинной вереницы предков. Единственное имущество ее составляла черная лакированная шкатулка с инкрустированными перламутром цветами сливы, перевязанная красными, выцветшими от времени шнурками; в шкатулке хранился список «Карасумару-дзё»[114], написанный рукой покойного отца, кинжал в черных ножнах работы Иосимицу Авадагути – фамильная драгоценность матери, и старая накидка, некогда парадное одеяние матери, вышитая узором в виде сосны, бамбука и сливы.

Итак, брак благополучно совершился. Сама императрица-мать прислала подарки, и хотя никто не мог бы предсказать, что встретится завтра на пути корабля, но сегодня на море царили тишина и покой.