– Виктор, я не знаю, про какой питомник ты говоришь, – повторила Лаура Петровна.
– Ну да, никто не знает, – сказал я. – Это тайна. Из городского бюджета выделяются деньги на содержание змей, причем деньги немалые, в то самое время как в тот же городской бассейн уже пять лет не могут налить воду. А змеи ничего, размножаются! Каждый день по полкоровы съедают. Лаура Петровна, а правда, что наш мэр большой любитель…
– Виктор, прекрати этот балаган! – рассерженно сказала Лаура Петровна. – Это возмутительно!
Она стала усиленно выражать прической неодобрение и шептать – «я же говорила его не брать».
А я подсел к Александре и сказал:
– Примерно вот так.
– Не поняла… Что вот так?
Александра поглядела на меня, и я вдруг увидел, что глаза у нее прекрасны. Такие большие немецкие глаза, глубокие, темные, выразительные, мне сразу же захотелось написать что-нибудь лирическое, про Рейн, про красавицу Лорелею, тряхнуть, так сказать, стариком Гейне.
– Примерно вот так в нашей стране угнетают свободу слова, – пояснил я Александре. – Бюрократизм, коррупция. А как там у вас, в Рейнвестфалии?
– Я из Баварии.
– И это прекрасно, – сказал я. – В Баварии пекут прекрасные соленые крендели. Это так?
– Да… – растерянно сказала Александра.
– Всю жизнь хотел попробовать.
Я придвинулся к Александре ближе и стал смотреть в ее глаза.
– Всю жизнь, – повторил я. – Мечтал. Вкусить хрустальных вод, так сказать, с родных холмов, с любимых перелесков. Пожевать желудей из Тевтобургского леса… Я ведь, между прочим, тоже немец. И моя бабушка тоже печет крендели. И до сих пор проливает горючие слезы по недосягаемой родине.
– Ты немец?! – удивилась Александра.
– Да. Еще в восемнадцатом веке мои предки перебрались в Россию, спасаясь от гонений…
Я не очень помнил, какие там были гонения, наверняка какие-нибудь были.
– Мы из Восточной Пруссии, – сказал я. – Из-под Кенигсберга. Мой прапрадедушка был потомственным…
За окном промелькнула стела, возвещавшая, что наш район безвозвратно закончился. И тут же автобус начало трясти, причем довольно сильно, ухабы оказались глубокие, подбрасывало изрядно, Александра схватилась за мою руку.
– Колдобины! – проявила Александра неплохое знание русского.
– Всего девять километров, – успокоил я. – Полчаса езды по ухабам.
– Зачем так сделано? – задала Александра типично нерусский вопрос. – Зачем ухабы?
– Как зачем? У нас же военные базы в районе. Ядерные ракеты, опять же питомник боевых гадюк, у Лауры Петровны дача. Нельзя допустить, чтобы враг мог легко добраться до секретных объектов. Это еще Сталин завещал.
– Что? – не поняла Александра.
– Делать плохие дороги. Девять километров всего, можно дыхание задержать. Вот смотри.
Я задержал дыхание. Александра рассмеялась. Неожиданно в трех рядах от нас возник Пятахин.
– Я язык прикусил! – завопил он. – Остановите!
– Там кто-то язык откусил! – с тревогой сказала Александра.
Пятахин пронзительно поглядел на Александру. Наверное, тоже уже прослышал, что племянница бундесканцлера.
– Я прикусил!
Пятахин выставил язык, кончик на самом деле красный.
– Я страдаю!
Александра смутилась.
– Не волнуйся, это Пятахин, – опять успокоил я. – Он… альтернативно одаренный. То есть дурак.
– Дурак?
– Ну да, – я улыбнулся. – То есть он поэт, конечно, но еще и дурак немного. Рюбецаль. А стихи хорошо сочиняет. Лермонтов в молодости просто.
– Лермонтов?
– Это как Пушкин, его тоже убили.
