– Об этом же все знают! – разглагольствовал Пятахин. – Ее предки разводили собак в Дорофеево и шили из них шапки…
– А у меня была шапка из собаки, – вставил Лаурыч. – Из овчарки!
В конце концов, Пятахин так увлекся, что задел даже Лауру Петровну, указав, что такую фамилию давали только всяким отщепенцам…
На этом месте Жмуркин рассмеялся и ткнул Пятахина в бок двумя пальцами, видимо, джиу-джитсу изучают на курсах управления. Пятахин закашлялся. Со стороны стоянки послышался сигнал автобуса, Штрудельмахер созывал нас в свою колесницу.
В Щелыково мне понравилось, немного мрачновато, а так что надо.
Мы загрузились в машину и отправились путешествовать дальше. Автобус катил плавно, лишь иногда подбрасываясь на ухабах. Вместе с ухабами подбрасывалась фундаментальная прическа Лауры Петровны, а я думал, что в мире много несправедливости. Еще думал, что про «сумрачного гения» я где-то уже слышал, или читал, или по телевизору, ну и ладно, кто бросит в меня камень?
А история про Снегурочку была хороша, тетенька, которая ее рассказывала, просто лучилась, люблю таких людей, ну, которые с энтузиазмом. Александра, кажется, растрогалась даже. Заинтересовалась, записывала в тетрадь.
Я пристроил ноутбук поудобнее и продолжил:
«Сумрачный гений Островского произвел на свет прекрасную Снегурочку. Наши немецкие друзья впервые услышали эту чудесную русскую балладу…»
– Смотри чего!
Меня потрогали за плечо. Опять. В проходе опять стоял Пятахин и выглядел особенно отвратительно.
– Я тут придумал, смотри.
Пятахин сунул руку в карман и вывернул из него прозрачную банку, в которой копошилось что-то зоологическое.
– Быдлеска, – пояснил Пятахин. – Я сеструхе показал, ее два раза стошнило. Как?
– Впечатляет, – согласился я.
Пятахин скрутил крышку и вытряхнул на ладонь лягушку. Самую настоящую, зеленую, пучеглазую, себе на уме лягушку, с прищуром.
– Возле памятника поймал, – пояснил Пятахин. – Этому, Островскому. Там их много.
– Молодец, – похвалил я.
– Сандра! – позвал Пятахин. – Сандра, смотри! Культура! Достоевский!
Александра повернулась, помахала рукой.
– А эта Сандра ничего, – подмигнул мне Пятахин. – Даже очень. Такая…
Пятахин прищелкнул языком, затем облизнулся и закинул лягушку в рот.
– И что? – спросил я. – И что, Пятахин? В чем тут культура?
Пятахин выплюнул лягушку на ладонь.
– Не пойдет разве? – спросил он разочарованно.
– Для чего?
– Как для чего, для ютюба. Народу понравится, а? Быдлеска?
– Не знаю. Попробуй. Хотя мне кажется, что тебе еще надо много трудиться. Знаешь, как-то не совсем убедительно. Ты, Пятахин, работаешь над собой?
– Я работаю, – сказал Пятахин. – Вот смотри, могу сразу две. Или одну большую.
Пятахин вытряхнул из банки большую лягушку.
– Большую гораздо сложнее, – сообщил Пятахин. – Просто так не получится, нужно искусство иметь…
– Не в этом дело, – я пытался пресечь представление, но Пятахина, видимо, было не остановить – он выставил язык, красный и широкий, как лопата, и посадил на него лягушку.
Лягушка поглядела на нас с обреченностью.
Мне вспомнилась Баба-яга. И Ивашка, которого она собиралась запечь в духовке.
– Не в этом дело, – сказал я. – У тебя лягушки в банке сидят, зритель может подумать, что это аквариумные лягушки, особые, стерильные. А надо по-другому – ты должен в болоте их наловить и прямо на болоте…
Пятахин переместил лягушку в рот. Александра издалека ойкнула.
