Среди встречающих Куджула не заметил Саданкау. Обида скользнула в сердце.
– Брат где? – резко спросил он.
Саданкаш ответил уклончиво:
– Ждал. Но решил, что ты задержишься в пути до утра.
Куджула невесело ухмыльнулся. Младший сын не отличался дисциплиной. Слишком долго сидел у ног матери. Размягчила она его, да и почтительности к отцу не научила.
– Завтра чтоб был! – он спрятал раздражение в коротком приказе.
Куджула любил Саданкау, желал его уважения, внимания, но не получал. Только в детстве сын смотрел в глаза с восхищением, когда, вернувшись из очередного похода, он брал его на руки, дарил подарки. Потом что-то изменилось. Нушин ли тому причиной, беззаботность, как младшего в семье, – Куджула не понимал. Но настроение испортилось.
– Как мой внук? Подрос? – Куджула спрятал обиду на младшего сына глубоко в сердце и улыбнулся открыто, излучая глазами предвкушение радости от общения с внуком.
– Ждал тебя, уснул на троне, – Саданкаш тоже улыбался. – Завтра первым прибежит. Встает с птицами.
– Саданкау своих привез? – поправляя перстень с геммой, осведомился Куджула.
Сын кивнул с присущей ему ироничной улыбкой.
– Привез жену. Дочерей оставил с бабушкой. Вима ждал сестер. Расплакался было.
Невольно сжав кулаки, Куджула насупился. Нушин подговорила! Все делает, чтобы уколоть его. И ведь он не обижал ее никогда. Не любил – да, но многие ли мужья любят своих жен? Радовалась бы благополучию, в котором живет. Любви ей не хватило…
Раздражение могло помешать делам. Царь отогнал недовольство, как муху; он умел разделять личное и государственное.
Слуга затянул сапоги кожаной тесьмой, закрепил ее пряжкой, подал легкий плащ.
– Не надо, – Куджула отказался и кивком позвал сына. – Идем!
Им накрыли стол в небольшой комнате в сердце цитадели. Здесь не было особых убранств, кроме высоких курильниц, расставленных по углам и источающих ароматы гандхарских пряностей, смешанных с местными травами. Усевшись на суфу, Куджула заметил на стене рядом с входом неоконченный рисунок, часть которого выступала на фоне ярких красок белоснежным ганчем. Мастер изобразил воина, стоявшего с широко расставленными ногами. Одна его рука лежала на рукояти меча, другая была поднята, но что означает этот жест, пока непонятно – рука еще не дописана. Лицо воина, выполненное ганчем, было безбородым, но кого-то очень напоминало. Куджула спросил:
– Себя изобразил?
– Нет. Герая.
Сын в прищуре смотрел на отца. Его брови приподнялись. Не ожидал…
– Герая?! – он встал, подошел ближе и поднес рожок с пламенем ближе к изображению. – Я уже забыл, каким он был…
– С монеты писали. Да вон она, рядом с кистями.
Куджула вспомнил своего великого предка. Вспомнил и отца, как он, настроенный ведуньей, отдал ему власть, как помогал советом в трудную минуту, как сражались с ним бок о бок на поле битвы за объединение племен.
– Хорошо придумал, – похвалил сына, – только надо бы в тронном зале, чтобы все видели начало нашего рода!
– Сделаем, отец! Пока тут пробуем. С другой стороны твой портрет будет.
Куджула довольно кашлянул. Доброе дело сын затеял!
– А меня каким изобразишь? С бородой или без?
– Со славой воинской! – нашелся Саданкаш. – Как проучим парфян, завоюем их земли…
Царь перебил:
– Не так сильны мы, чтобы присоединить Парфию! Велика эта страна, да и Рум на нее смотрит. Об этом и хочу с вами поговорить. Что скажешь, Ноконзок?
Военачальник молчал, пока отец разговаривал с сыном, но теперь беседа потекла по более важному руслу, особенно волнующему сегодня.
