Куст белого пиона у калитки - страница 25

Неудача в школе никоим образом не отразилась на настроении ученика, который уже с первых минут порывался показать Сергею Алексеевичу карточный фокус. «Мне трудно писать сегодня, – объяснил он невозможность выполнения письменной части, – у меня кисть руки болит». Пришлось войти в положение. «Ушибли, поранили?» – для приличия изобразив на своём лице участие, спросил Сергей Алексеевич. «Я сегодня весь день в карты тренировался, – искренне надеясь на понимание, пояснил Тёма, – рука онемела. Даже шевелить больно, видите?» Пришлось выполнять упражнение устно. Причем занемогший ученик время от времени машинально брал со стола колоду, которая в его «онемевших» руках начинала вести себя как живая: карты то выстраивались в гармошку, перетекая из одной руки в другую, то превращались в двухуровневый веер, то вдруг разделялись на несколько колод, которые удивительно ладно складывались в ту или иную фигуру. Помятуя о предыдущем опыте, Сергей Алексеевич холодно пресек несколько очередных попыток «показать фокус», но в конечном счете пассионарность взяла верх и пришлось согласиться на передышку. Для «разогрева» Тёма, предварительно выпросив у Сергея Алексеевича тысячерублевую купюру, помахал ею у него перед глазами, несколько раз сложил, развернул и… безжалостно порвал на глазах у собственника. Затем скатал кусочки в комок и отдал ему же «на хранение». После произнесения какого-то заклинания фокусник попросил вернуть безвозвратно обесцененную бумажку. Купюра оказалась хоть и помятой, но целой, и успокоившийся Сергей Алексеевич убрал её в портмоне. Затем был продемонстрирован собственно карточный фокус, но с тем же результатом: в руках у Сергея Алексеевича оказалась совсем не та карта, которую он предполагал увидеть. «Наверняка тут простой ответ имеется», – подумал он и попросил повторить фокус. Он отложил в сторону учебник, ручку, тетрадь, будто они мешали ему сосредоточиться, и впился глазами в руки Тёмы. «Делаю раз!.. – Тёма положил карту рубашкой вверх. – Делаю два!..» Рядом легла вторая карта… «Делаю три!» – сказала Инна Михайловна.

Сергея Алексеевича больше к Тёме не пригласили. Впрочем, после того, что случилось, это не казалось сюрпризом. Конечно, ему было крайне досадно обнаружить в своём портмоне фальшивую тысячерублевую купюру (в верхнем правом углу, вместо слов «БИЛЕТ БАНКА РОССИИ», было написано «БАНК ЛОХОВ РОССИИ»), но он вполне понимал справедливость такого решения.

«Лучи полуденного солнца, играя бликами в небольших волнах и мелкой ряби, создаваемой бризом, слепили глаза и, отражаясь на песчаной дне у берега, делали его похожим на мрамор», – по привычке отметил Сергей Александрович и тут же признался себе: «Тяжеловесно. К тому же и непонятно, дно мраморное – или берег. Писать нужно проще». Он сделал ещё несколько шагов, чувствуя, как вода поднимается по нагретому солнцем телу, оттолкнулся ногами от дна и поплыл.

Сергей Александрович, преподаватель литературного института, взрослый, если не сказать пожилой человек, приехал на остров по настоянию жены, захотевшей провести остаток лета и начало осени в Греции. Отель был не из дешёвых, сервис качественный, отдыхающие – люди спокойные и большей частью семейные. Температура воздуха редко поднималась выше тридцати градусов, и поэтому Сергей Александрович, любивший тепло, но не жару, чувствовал себя физически вполне комфортно. Но вот комфорта душевного не испытывал, и уже давно – с тех пор, как понял, что писать то, что ему самому казалось бы достойным, уже не может. Он был в том творчески незавидном состоянии, когда кажется, что всё давно уже написано и описано. Раньше он успокаивал себя тем, что не попадается достойный сюжет, замучила текучка, но, когда сюжет, часто взятый из жизни, возникал, он, будучи честным в этом отношении человеком, ясно видел, что все, что у него выходило, напоминало повтор его же самого, когда он чувствовал задор, присущий художнику. А между тем он читал курс лекций будущим писателям и публицистам, был известным в своих кругах автором, и жить лишь багажом прошлого ему было некомфортно, стыдно. Стыдно перед коллегами, особенно его возраста и статуса, время от времени публиковавшимися. Их статьи, монографии, художественные произведения казались ему талантливыми и достойными уже потому, что не он писал их.