Горский отпил квасу. Как же далеко он сейчас от родного Киева…
Реминисценции увиденного в Дальнем постепенно уходили на второй план, тогда как на первый план вышла необходимость создания четкого плана, диспозиции на день. Перво-наперво надлежало разыскать мирового судью – его, Антона Федоровича, непосредственного начальника. Следовало с ним познакомиться, а еще лучше отобедать, дабы установить дружеские связи.
При мысли о еде желудок издал протяжный урчащий звук. Пунктом номер один стоило включить обед. Мало ли насколько занят будет господин судья, да и захочет ли он вообще садиться с незнакомцем за один стол? Впрочем, всё это вторично. Вся трудность заключалась в том, что Антон Федорович не знал ни имени, ни отчества, ни фамилии, ни чина и ни адреса мирового судьи, в подчинение к которому он был командирован. Кондратий Яковлевич так искренно уверял, что о нем, Горском, все в Дальнем извещены, что его-де ждут здесь едва ли не с оркестром и шампанским, а поводов для беспокойств решительно никаких, что молодой чиновник весьма недальновидно ничего о своем новом начальнике и не узнал. Доверился порядочному Воскресенскому. Как выяснилось, напрасно.
Живот Антона Федоровича затянул очередную сонату, поэтому наслаждаться послебанной негой расхотелось. Осушив разом кружку с квасом, Горский решил вернуться в гостиницу подкрепиться.
На обратном пути коллежский секретарь затеял поговорить с новоиспеченным слугой о трудностях дальнинской жизни, но Ким однозначно заявил, что беседовать, влача нелегкую коляску, он не будет. Просил его понять и не сердиться.
В гостинице Антона Федоровича ждал сюрприз. Сюрприз, облаченный в полицейскую форму, сидел на венском стуле в открытом настежь номере, который занимал Горский.
– П-простите?.. – заикнулся от удивления киевлянин.
Полный и в обычной жизни, должно быть, веселый и добродушный мужчина преклонных лет недоверчиво сощурился. Подниматься с чужого стула он не спешил.
– А, господин Горский? – вместо приветствия протянул служитель закона. Особых знаков отличия в его форме не отмечалось, но и на городового он похож не был. – Вы уж простите мою наивность – служба у меня такая.
– Простите, с кем имею честь? – спокойно осведомился Антон Федорович, с трудом придя в себя. «Хороша гостиница – ничего не скажешь!»
– Полицейский надзиратель Куроедов Тихон Тимофеевич. Прошу любить и жаловать! – с бесовским задором отчеканил мужчина.
– Любить мне вас положительно не за что. Извольте объяснить, что вы делаете в моем номере и как вы сюда попали? – оставаться безмятежным молодому чиновнику не удалось.
– Попал я к вам очень просто. При помощи вот этого ключа, – встав наконец, Куроедов покрутил медным ключом. – Его мне любезно предоставил портье. А что это вы, Антон Федорович, так разволновались?
– Я требую объяснений! – повысил голос Горский. Полицейский надзиратель вел себя в высшей степени нахально и бестактно.
– Объяснений? Но как раз их я хотел спросить у вас, юноша.
– Я вам не юноша, а ваше благородие господин коллежский секретарь!
– Пошел …, молокосос! Здесь я решаю к кому и как обращаться!
– Как?.. Будьте покойны, Тихон Тимофеевич: ваши словесные экзерсисы в точности дойдут до господина полицмейстера! Едва ли после таких слов он оставит вас в должности!
– Ты вздумал меня пугать, щенок? Меня?? – взревел надзиратель. Выпучив глаза и брызжа слюной, он являл собою наиболее антипатичный тип русского полицейского: бесстрашного идиота, уверенного в своей правоте. – Да кто ты такой??
