Я увидел, когда приблизился к нему, что, мол надежда была напрасна. Наш разговор был очень краток, ответы его лаконические.
– Милостивый государь, могу я спросить, кто ваша госпожа?
– Благородная дама.
– Это может сказать всякий, кто имел счастье взглянуть на нее в первый раз. Я спрашиваю об ее имени.
– Зачем вам знать его?
– Разве это секрет?
Старик что-то пробормотал и отвернулся от меня, без сомнения проклиная меня мысленно за то, что я вмешиваюсь не в свое дело.
Имя, однако, я узнал вскоре из самого неожиданного источника. Я воротился в лодку и опять сел под тент, смотря на лодочников, которые, засучив свои красные рукава, своими загорелыми руками таскали груз на пароход. Я видел, что этот груз был тот самый, который везли на телегах, то есть принадлежал этой даме. Он состоял по большей части из бочонков со свининой и мукой, из множества сухих окороков и мешков с кофе.
– Провизия для ее огромного хозяйства, – думал я.
Несколько разных вещей несли на пароход в эту минуту. Тут были кожаные чемоданы, дорожные мешки, шкатулки, картонки для шляп, и тому подобное.
– Это ее поклажа, – опять я рассуждал сам с собой, продолжая курить сигару.
Глаза мои внезапно упали на билет, прибитый к кожаному чемодану. Я вскочил, и когда его спускали по лестнице, я прочел:
Mademoiselle Eugеnie Besanson.
Последний колокольчик зазвонил; лестница снята; канат притянут на палубу; машина засвистела; колеса завертелись, вспенивая воду, и огромный пароход выплыл на середину реки, между живописных берегов Миссисипи.
Я сказал «живописных». Это слово меня не удовлетворяет, да я и не могу придумать никакого, которое выразило бы мою мысль. Я должен употребить фразу «живописно-прелестных» для выражения моего восторга к местоположению этих берегов. Без малейшей нерешимости провозглашаю их прекраснейшими во всей вселенной.
Я смотрю на них не простым холодным взглядом. Я не могу отделить местоположение от воспоминании, соединяющихся с ним, воспоминаний не о прошлом, а о настоящем. Я смотрю на разрушенные замки Рейна, и история их внушает мне чувство отвращения к тому, что было. Неаполитанский залив внушает мне подобное же чувство.
Здесь, на берегу этой величественной реки, я вижу богатство в широких размерах, комфорт. Здесь, почти в каждом доме, встречаю я утонченный вкус цивилизации, гостеприимство щедрых сердец, соединенное с возможностью оказывать его. Вдруг мрачная тень пробегает мимо глаз моих, сердце вдруг пронзает внезапная боль. Это тень человеческого существа с чёрной кожей. Она невольник!
С минуту или две все местоположение помрачилось! Чем здесь восхищаться, на этих полях золотисто-сахарного тростника, волнующегося сарачинского пшена, или белоснежно-хлопчатой бумаги? Чему удивляться в этих огромных замках, с их оранжереями, с их цветниками, с их тенистыми деревьями, с их прелестными боскетами? Все это орошено потом невольников.
Ах! как приятно забыть эти тягостные места, и просто любоваться природою. Какое наслаждение рассматривать разные формы, представляющиеся глазам моим на берегах этой великолепной реки! и даже теперь, когда мечтаю о них далеко, далеко, и, может быть, никогда более не увижу их, меня утешает верная память, волшебно вызывающая перед глазами души моей их яркий, изумрудный и золотистый колорит!
