Бацеха открыл бутылку. Толстые пальцы сдернули крышку, не отвинчивая, одним движением, как бумажный колпачок.
Разлил на троих. Четвертая кружка, зеленая с потрескавшейся эмалью, осталась пустой.
Только что не знавшие покоя руки Паруса безвольно повисли. Взгляд сначала испуганно заметался, затем застыл.
Парус отступил к стене. Переминался с ноги на ногу. Шмыгал носом.
Одна кружка стояла пустой, как будто была лишней.
Бацеха с Копытом хлопнули сразу, как мужики. Скок расстегнул телогрейку, закинул ногу на ногу, смаковал напиток, причмокивая губами. Морщился, мол, коньяк не так чтобы очень, пробовали и получше.
Копыто перочинным ножом открыл банку тушенки.
В душе у Паруса мертвая пустота. Отсутствующий взгляд уперся в стену землянки. Вместо порывистых движений – приступы мелкой дрожи, как будто остатки неизрасходованного волнения сотрясают худое тело.
Парусу кажется, что он уже очень давно в этих краях. Совсем уже оскотинился человек, еще немного – и не станет Бориса Паруса. История известная и повторявшаяся здесь не раз. Будет отправляться на короткие заработки, потом возвращаться в поселок, где деньги у него отберут. Будет бродить пьяным, орать во всю глотку. Потом будет сидеть молча, долго глядя перед собой бессмысленным, овечьим взглядом. Станет непригоден и для случайных заработков, но сразу не загнется, будет как-то скрипеть, всем надоест своим попрошайничеством, несколько раз будет бит и наконец заснет где-то на холодном ветру среди обломков, оставшихся от колхозных строений.
А он все же нашел в себе силы. Захотел жить по-новому. Прибился к Бацехе. Все терпел, пинки и тычки не считал.
До этого он жил в маленькой землянке с Бедой и Капитаном. Эти два урода его приютили, когда пришлось со станции сматываться. С ними была не жизнь. Это не для него, это для полулюдей. А он – Борис Парус, великий человек. И он смог подняться. Узнал, где они держали свои деньги – то, что удалось скопить хитростью, то, что не отобрали. Купюры были у старой. Храните деньги в сберегательной кассе! Сдохнуть от смеха… Она живет в бывшей общаге. Он рассказал Бацехе и двум другим. Скок с Копытом пошли, и старая все отдала, повинилась, отпираться не стала. Беда и Капитан остались без всего, но они в любом случае должны были все потерять. Все знают, что Беда несколько раз хотел навсегда покинуть поселок, но каждый раз возвращался пустым. Так было бы и в этот раз. А Парусу разрешили жить при Бацехе. Даже жрать давали. А вчера взяли с собой.
В Кыхме нельзя работать. Парус давно это понял. Беда и Капитан то и дело промышляли мелкими приработками. Втягивали и его. Но даже от такой временной работы перестаешь быть человеком. Кто работает, тот – дерьмо.
Эта степь – однообразная, одноцветная, тоскливая – многократным повторением самой себя она говорит об отсутствии всякого смысла. Однако степь имеет одно оправдание: это пространство существует ради овец. Люди и овцы здесь постепенно сливаются воедино. Люди становятся овцами.
Военная часть – бетонный загон, где сбиваются в гурт военнообязанные овцы. Они блеют хором, стучат на плацу копытами кирзовых сапог. Одинаковые, они повторяют друг друга в бесконечном строю, неразличимые овцы вооруженного стада. А гражданские в своих хозяйствах, на своих отарах, раскиданных по склонам одинаковых сопок, все – бесправные, бессмысленные, шумные, как скот у кормушки.
