Зажмурившись, он подождал, пока глаза привыкнут к яркому свету. Потом миновал прихожую, где с вешалок на стене свисали гроздья старой одежды. Вошел на кухню. Здесь все были слишком заняты, и появлению Паруса никто не придал значения. Бацеха – веселая, злая улыбка сияет на его лице – сидит, опираясь локтями на застеленный синей клеенкой стол. Он рассматривает сережки и маленькое колечко с красноватым камешком. Кумир с золотыми подношениями своих язычников-прихожан. Сует изделия из драгоценного металла в тугой карман ярко расшитого жилета. Наверное, будет подарок. Говорят, у него две жены на разных отарах.
Судя по обстановке, здесь вряд ли попадется что-то ценное, все больше мелочи, ерунда, безделушки. На краю стола – бутылка армянского коньяка. Она обнаружилась в глубине кухонного шкафа, чье содержимое теперь – полка за полкой – Скок с грохотом вываливает на пол. Откуда коньяк?
Скок смеется:
– Жена заховала, чтобы муж не нашел. А мы нашли!
Рассыпанная повсюду гречневая крупа, как песок, хрустит под ногами.
Парус старается не поскользнуться на осколках тарелок.
В соседней комнате – грохот мебельных обвалов, хруст разрываемой ткани, звон разбитого стекла. Там орудует Копыто.
Они не какие-нибудь воришки, украдкой забравшиеся в чужой дом. Бацеха никогда ничего не делает потихоньку.
Брать нужно открыто, не прячась и не боясь, бояться должны те, кто живет в этих поселках.
Они пришли сюда по праву, пришли восстановить справедливость. Они и есть справедливость. Они всегда наказывают тех, кто заслуживает наказания. Вина и справедливость – две вещи, очевидные сами собой, их не надо объяснять и доказывать, они – как дыхание, они существуют, не нуждаясь в осознании. Те, кто живут в этой хибаре, виноваты. Те, кто живут вокруг, тоже виноваты и должны ждать справедливой кары. Все, что делает Бацеха, правильно. Все, что делают Скок и Копыто, тоже правильно. Это их право и даже их обязанность.
А еще им нравится наказывать. Право наказывать других – самое приятное право на свете. Оно выше всех остальных прав. Но только они всякий раз проявляют излишнюю мягкость, наказывают недостаточно, наказывают не всех, кто провинился. Да, это так, и они это знают. Но это их доброта, за которую обитатели сел должны быть благодарны до конца своей жалкой жизни. Они должны кланяться в пояс, должны, как говорится, ноги мыть да воду пить. Вот другие бы с ними так по-хорошему не обходились.
– Повезло сволоте, что я такой добрый, – нередко говорит Бацеха. Два его апостола с пониманием кивают, вздыхают, соглашаясь – мол, тут ничего не поделаешь, такой доброты еще поискать. А жители сел не ценят, не понимают. Неблагодарные свиньи.
Сейчас Скок обнаружил банки говяжьей тушенки и выставил их на стол. Сказал вполголоса, что раз он это нашел, значит, это для всех. Он-то прятать от своих ничего не будет, он не то, что некоторые. Еще понизив голос, чуть слышно прошептал, что не надо бы оставлять Копыто одного в соседней комнате. Наверняка уже что-нибудь по карманам рассовывает. А теперь шумит, внимание отвлечь хочет. Он, Скок, так никогда не сделает. Он за такое на зоне никому спуска не давал.
Бацеха хорошо знал, что в таких домах деньги бывают редко. Он слушал Скока и улыбался своей обычной улыбкой, многозначительной или ничего не значащей. Эта улыбка, как большой амбарный замок, закрывала доступ в хранилище его мыслей и намерений, о которых все должны были узнавать лишь тогда, когда их результаты уже будут достигнуты.
