И вот передо мной уважаемые и милые люди. Уважаемые – потому что святые, милые – потому что любят кошек. Но кроме всего прочего, это были настоящие христиане, святые, подтвердившие верность Христу своей благородной смертью! Значит, не видели они ничего зазорного в том, чтобы сидеть не по-православному, гладить кошек, молиться с руками за спиной?
– Так ведь батюшкам можно! Это ж батюшки! – нашлась моя мудрая старушка.
И нормальный человек на этом бы успокоился. Но ведь я был советский пионер, воспитанный с обостренным чувством справедливости, и мне очень нужно было знать, как правильно и почему одним все, а другим – ничего.
Мои церковные подружки, веселые и шустрые бабушки, постились до обморока, вычитывали бесконечные правила, на своих разбитых ножках выстаивали все службы, при этом считая себя недостойными и грешницами, а священники в алтаре часто сидели на службе, не так истово крестились и, оказывается, перед литургией не только не исповедовались, но даже и не постились.
Говорят, что греческая философия родилась, когда эллины-путешественники начали сравнивать свои обычаи с обрядами других народов. Вот и я начал сопоставлять и обобщать, и не нашлось человека, который бы меня остановил и отвадил задавать вопросы.
Если священникам можно то, чего нельзя мирянам, значит, батюшки необычный народ, и как мне объяснил один протоиерей, во время рукоположения дается особая «защита», чтобы выдержать «накал таинства», а у простых прихожан этого нет, и к святыне им так близко подходить опасно! Вот почему мирянам в алтарь нельзя, а бабам так и вовсе вход закрыт!
Конечно, тогда я и не смел возражать, тем более что меня уже взяли в алтарь, «облекли доверием», но вопросов стало больше. Если мирянам сюда нельзя, почему же директора завода, который выделил храму приличную сумму, человека абсолютно нецерковного, даже религиозно дикого, торжественно завели в алтарь в конце литургии и причастили прямо у престола? Ведь дело не в этом директоре или вероятном раболепии перед ним, а в возможности как таковой. Почему алтарь поручили убирать бодрой старушке, а игуменья с монахинями спокойно заходили сюда пошептаться с владыкой? Значит, дело не в секретной защите, а в совсем других вещах?
Вопросы всё множились. Если так важно соблюдать Устав, почему его можно нарушить и, если владыка торопится на встречу с гостями, сократить богослужение? Или, наоборот, вставить лишнюю кафизму, если архиерей немного опаздывает или хочет посидеть перед полиелеем? Значит ли это, что и Устав не абсолютен? И я погрузился в изучение Типикона, а поступив в семинарию, жадно читал книги по истории богослужебных чинов. А поскольку я был тайно влюблен в древлеправославную традицию, первым делом раздобыл знаменитую книгу профессора Голубинского «К нашей полемике со старообрядцами» – и совсем запутался. Оказалось, что современные чины и обряды мы приняли не от апостолов, что богослужение находится в постоянном развитии, и пусть двоеперстие древнее троеперстия, но во времена Златоуста крестились и вовсе по-другому, и литургию совершали иначе. Где же правда?
Может показаться, что вопросы, которые меня волновали, мало между собой имеют общего. Ведь любой грамотный христианин заметит, что устав богослужения – это из литургики, крестное знамение – история обряда, статус духовенства и мирян – каноническое право, а руки за спиной и все прочее – область этикета и морали.
