Ласточкин крик - страница 21

– Вы живете один?

Хиджаби-бей погрустнел.

– Да, в полном одиночестве. С браком не получилось у меня, дорогая Зейнеп-ханым. Когда по долгу службы постоянно переезжаешь из города в город, крепкие отношения не складываются. – Он улыбнулся мне. – Не скажу, что я не пытался. Пытался, и не один раз, но судьба распорядилась иначе. А сейчас я уже слишком стар. Не удивляйтесь так, Зейнеп-ханым, в этом году мне исполнилось уже шестьдесят пять. Какой из меня кавалер в таком возрасте?

Он был слишком придирчив к себе. На вид Хиджаби-бею было не больше пятидесяти; он был радушен и, очевидно, мог поддержать любую беседу. Он чем-то напоминал старых актеров из фильмов Йешильчама [17]– седые виски, потемневшая от долгого нахождения на солнце кожа, загадочные черные глаза под четкой линией бровей. Драматического шарма добавлял глубокий шрам на левой щеке. Женщинам обычно нравится такой типаж. А у дам постарше такие мужчины вызывают приятную ностальгию по минувшим временам. Но какое нам дело до его отношений с женщинами, мы не за тем пришли.

Хозяин показал на зеленый диван рядом с чугунной печкойбуржуйкой:

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Заметив, что печка привлекла мое внимание, он с улыбкой пояснил:

– Семейное наследие… Много у меня воспоминаний с ней связано, поэтому так ее нигде и не оставил – все время возил за собой. Здесь вообще-то есть газовое отопление, но, сами видите, привез, установил, никак не могу отказаться от единственной оставшейся от отца вещи.

– Понимаю, Хиджаби-бей, – поддержал его я, – мне тоже тяжело расставаться с памятными вещами.

Мы с Зейнеп уселись на диван. Сидеть было не очень удобно, но я откинулся на спинку, и стало получше. А Зейнеп, хотя и не спала всю ночь, кажется, была всем довольна.

Я не стал тянуть резину:

– Спасибо большое за то, что согласились поговорить, Хиджаби-бей. Как вам сообщила по телефону Зейнеп, мы занимаемся расследованием убийства Акифа Сойкырана.

На его лице отразилась непритворная грусть.

– В это сложно поверить. Когда я услышал, меня прямо затрясло. – Он не смог продолжить, так как по щекам покатились слезы. – Прошу прощения, извините. – Хиджаби-бей вытащил из кармана платок, и по комнате распространился легкий запах парфюма. – Стоит только подумать – сразу не по себе. – Он вытер глаза, аккуратно сложил платок и вновь положил в карман. – Акиф был хороший, добрый парень… Спокойный, ни с кем не ссорился, не хулиганил. Кто же такое сделал с беднягой?

«Он что, не знает, что Акиф был педофилом?» – подумал я и спросил:

– А как вы с ним познакомились? – Было очевидно, что, если начать с подноготной бывшего ученика, Хиджаби-бей сразу уйдет в глухую защиту. Или даже скроет что-то, что знает. – Акиф, должно быть, попал к вам в приют совсем малышом?

Глаза мужчины затуманились:

– Да, он был маленьким, девять лет. Добрый и очень умный ребенок. Его родители погибли в аварии. В Эзине [18]жили два его дяди. Но они жили бедно, на своих детей денег еле хватало. Старший из них и привез Акифа в приют. Кажется, его звали Зюхтю. А младшего я ни разу не видел. Зюхтю в первый год еще приезжал, а потом перестал. Да так всегда и случается, – он глубоко вздохнул. – Для приютских детей я был и матерью, и отцом…

– А сколько Акиф пробыл в приюте? – спросил я.

– До окончания старшей школы, – не задумываясь, ответил Хиджаби-бей. – На второй год он ни разу не оставался, и аттестат у него приличный. Я, кажется, говорил уже, что он был очень умным и прилежным. Писал неплохие рассказы. Я думал, он станет писателем. У нас тогда был один преподаватель литературы, Талат-бей… Да, Талат Кызылчай. Они очень хорошо ладили друг с другом. У Талата были две дочки, но он относился к Акифу как к собственному ребенку: дарил книжки, ручки, всякое такое. А на праздники даже приносил ему одежду и обувь.