Анри стоял у одного из огромных зеркал, поправляя кружевной манжет. Его камзол, расшитый серебряными лилиями, сидел безупречно, но сегодня он ощущал его тяжесть, как доспехи, а не как украшение. Вчерашняя прогулка с Мариэттой оставила след – невидимый, но ощутимый, словно чернильное пятно на белом листе. Он смотрел на свое отражение: бледное лицо, высокие скулы, глаза, в которых теперь мелькала тень сомнения. Кто он здесь, среди этих людей, чьи улыбки были вырезаны из фарфора?
– Анри, дорогой, вы сегодня задумчивы, – раздался голос позади. Это была графиня де Шавиньон, женщина лет сорока, чья красота держалась на искусстве пудры и румян. Ее платье, цвета утреннего неба, колыхалось при каждом шаге, а веер в ее руке двигался с точностью часового механизма.
– Просто устал, – ответил он, заставив себя улыбнуться. – Ночь была длинной.
Она рассмеялась, звонко и чуть фальшиво, как звон бокалов на пиру.
– О, вы всегда так таинственны! Скажите, это правда, что вы пропустили охоту на прошлой неделе? Говорят, вы предпочли общество книг компании герцога де Лароша.
Анри кивнул, не вдаваясь в подробности. Охота, балы, бесконечные сплетни – все это было частью его жизни, но теперь казалось ему театром теней, где актеры играют без души. Он отошел от графини, пробираясь сквозь толпу. Мужчины в напудренных париках обсуждали урожай и налоги, женщины шептались о любовниках и новых тканях из Лиона. Музыка – легкая, как дыхание флейты, – лилась из угла, где оркестр старательно исполнял менуэт.
Он остановился у окна, глядя на сады Версаля. Фонтаны били ввысь, их струи сверкали в свете факелов, а дорожки, выложенные гравием, тянулись в бесконечность, словно пути, ведущие в никуда. Анри вспомнил набережную Сены, грязную и живую, и слова Жана: «А ваш смысл в чем?» Здесь, среди позолоты и шелка, ответа не было.
– Вы выглядите потерянным, месье де Лормон, – голос, мягкий и вкрадчивый, вырвал его из мыслей. Это был шевалье де Монфор, молодой человек с острым подбородком и взглядом, в котором читалась смесь насмешки и любопытства. Его черный камзол был скромнее, чем у других, но в каждом движении сквозила уверенность.
– Потерянным? – переспросил Анри, поворачиваясь к нему. – Скорее, я ищу что-то, чего здесь нет.
Монфор прищурился, словно оценивая его слова.
– Осторожнее, друг мой. Такие мысли опасны в этих стенах. Здесь ценят блеск, а не поиски. Вы ведь не хотите стать изгоем?
Анри улыбнулся, но в его улыбке не было тепла.
– А что, если блеск – это всего лишь маска, под которой пустота?
Монфор замолчал, его пальцы сжали рукоять трости. Потом он наклонился ближе и сказал почти шепотом:
– Тогда снимите ее, Анри. Но будьте готовы к тому, что под ней может не оказаться ничего.
Слова эхом отозвались в голове Анри, напомнив ему Мариэтту. Он вдруг понял, что ее присутствие – даже в воспоминаниях – делает этот мир менее удушающим. Он отвернулся от Монфора и шагнул к балкону, где воздух был холоднее и чище. Внизу, в садах, слуги зажигали фонари, и их фигуры мелькали, как тени на фоне мраморных статуй.
Он достал из кармана яблоко, то самое, что дала ему Мариэтта. В этом зале, полном роскоши, оно выглядело нелепо – простое, грубое, настоящее. Анри поднес его к губам и откусил. Вкус был терпким, с легкой кислинкой, и в этот момент он почувствовал себя живым – впервые за вечер.
