Лайка - страница 3

– Мне ненароком поведали, что вы недавно сюда переехали из Красноярска, – неожиданно для Ерохина вдруг разговор начал не врач, а пациент. – Тяжело, значит, нынче стало лечить людей в больших городах? Или же мешают лечить?

Механический, нечаянный, заданный вроде бы просто так невзначай вопрос невольно попал в самую больную точку души Юрия Всеволодовича; но при этом Никита спросил так, словно бы это был не мужчина, годившийся чуть ли не в сыновья, а его горячо любимый покойный отец. Вот также он спросил давным-давно у своего сына, когда узнал, что тот хочет стать доктором: «А хватит ли у тебя долготерпения лечить людей всю жизнь? Если считаешь, что да, то давай – вперед!»

Ерохина внезапно даже для самого себя прорвало. Ему до такой степени захотелось высказать все накопившееся в душе за последние полгода, что если он этого не сделает сейчас, то не решиться сделать уже никогда.

Никита сперва с некоторым удивлением (правда, на лице таежного охотник это никак не отразилось) стал слушать рассказ доктора о своем детстве. Но Ерохин, погрузившись в свои воспоминания, так живописно стал рисовать словами свое далекое прошлое, что Никита почти сразу увлекся историей жизни врача. Пристальный взгляд охотника, искренне принимающего его слова близко к сердцу, словно подталкивал и стимулировал к пространной исповеди всего своего жизненного пути, – Юрий Всеволодович все говорил и говорил, чувствуя, что на душе становится как-то легко и непривычно приятно. И только минут через сорок, когда Ерохин дошел до нынешнего своего пребывания в Туруханске и в горячке упомянул о том, что его старый друг хочет познакомить его со своей сестрой, внезапно замолк и виновато бросил взгляд на Никиту.

– Неужели с моим здоровьем все так плохо, Юрий Всеволодович? – как гром среди ясного неба вдруг прозвучал тихий шепот Никиты после короткой паузы.

– Чай уже, пожалуй, остыл, – ответил Ерохин, отводя взгляд от своего пациента, и стал гладить свою трехдневную щетину на подбородке. – Вам бы в Красноярск…

Никита, чувствуя, что подступает опять волна мучительного кашля, стал медленно пить чай. Ароматный травяной отвар с нотами мяты и хвои оказался очень даже к месту: крепясь из последних сил, он глотал теплый чай и чувствовал, как постепенно приступ отступает.

– Мне в Красноярск никак нельзя, – так же тихо прошептал он через несколько минут, украдкой вытирая выступившие слезы на глазах. – Вы, наверное, не знакомы с жизненным укладом сибирского охотника? Нет?

Юрий Всеволодович удивленно взглянул на своего собеседника-пациента, мол, какое это может иметь отношение к моему предложению лететь в Красноярск?

Никита опустил голову и тяжело вздохнул: ему пригрезилось, как он поднимается на своей тяжелогруженной лодке по Нымде, притоку Енисея -единственному пути в свой заповедный охотничий участок, – а впереди самый опасный порог с единственным проходом между двух огромных камней шириной в два метра. Сколько раз он пробирался по нему верх и вниз за двадцать с лишним лет!

– Мой участок на правом берегу Енисея, – молвил еле слышно Никита и поднял голову. – У свояка моего, Сашки, территория на левом берегу, и ему проще на порядок. С правой же стороны – плоскогорье, и, соответственно, притоки получаются с характером, так сказать. Вот сейчас северный ветер стих, и вроде бы по всем приметам ночью начнется дождь – начал дуть южный ветер. Если я пропущу подъем воды на Нымде, то вся годовая подготовка к охотничьему сезону по добыче соболя пойдет коту под хвост. А если я не смогу добывать соболя, то оставлю свою семью без средств существования. Видите ли, прошлой зимой сломался мой снегоход, и пришлось покупать новый – ремонт обошелся бы дороже. Потом летом со свояком построили дополнительно к пяти избушкам шестой. Также пришлось перестроить старую баньку на основной базе. Это все не считая нового мотора к лодке и завоза продовольствия и горючего на базу и ко всем избушкам. А прошлая зима еле-еле окупила себя, и мне нынешним летом пришлось залезть в семейный фонд, который специально собирали для старшей дочери, чтобы она смогла после школы учиться в вузе. Так что видите – мне никак нельзя оставаться даже ни на день тут.