Репортерша уставилась на него недвижно, будто и дышать перестала. Ашер это заметил и напрягся. Наверное, потому что знал: стоит ему махнуть головой и показать ей шрамы, как восхищение сменится ужасом – или жалостью.
Я взяла его за руку:
– Пойдем.
Он зашагал к моему джипу. Обычно он почти плыл над землей, будто не идет по гравию, а скользит над ним. Сейчас он ступал почти так же тяжело, как человек.
Мы оба молчали, пока не сели в машину. Здесь, в темном салоне, нас никто не услышит.
Я спросила, пристегиваясь:
– Что случилось?
– Час назад приехала Мюзетт.
Я включила передачу и начала аккуратно выруливать в объезд полицейских машин. Проезжая, я махнула рукой Николсу, и он помахал в ответ, переложив сигарету в другую руку.
– Мне казалось, мы не завершили переговоры насчет того, сколько людей она может привезти с собой.
– Не завершили.
В его голосе скорбь ощущалась так густо, что хоть выжимай слезы в чашку. Голос Жан-Клода лучше умел делиться радостью, но Ашер был мастер поделиться эмоциями более отрицательными.
Я глянула на него. Он сидел очень прямо, с совершенно неподвижным лицом, скрывающим любые чувства.
– Тогда не нарушила ли она какой-нибудь трактат, или закон, или что-нибудь подобное, вторгшись на нашу территорию?
Он кивнул, сбрасывая волосы на лицо, скрываясь от меня. Терпеть не могу, когда он эти шрамы от меня прячет. Я считаю его красивым со всеми шрамами, но он мне так до конца и не верит. Он, очевидно, думает, что это влечение – отчасти влияние воспоминаний Жан-Клода у меня в голове, а отчасти жалость. Жалости здесь нет, а насчет воспоминаний Жан-Клода – не спорю. Я – его слуга-человек, и это дает мне множество интересных побочных эффектов. В частности, позволяет видеть воспоминания Жан-Клода.
Я помню прохладный шелк кожи Ашера под пальцами, каждый безупречный дюйм. Но касались его пальцы Жан-Клода, а не мои. И потому, что я так четко помню эти прикосновения даже теперь, меня тянет потрогать его руку, проверить, настоящий ли он. Такова одна из странностей моей жизни, с которой приходится мириться. Будь даже а Жан-Клод сейчас в машине, он бы тоже не притронулся к Ашеру. Столетия прошли с тех пор, как у них был mеnage trois с Джулианной, слугой Ашера. Ее сожгли как ведьму те же люди, что хотели святой водой очистить Ашера от зла. Жан-Клод смог спасти Ашера, но к Джулианне опоздал. И ни Ашер, ни он сам ему этого не простили.
– Если Мюзетт нарушила закон, можем ли мы наказать ее или просто вышвырнуть с нашей территории?
Я уже выезжала с кладбища, оглядывая пустую в этот час дорогу.
– Поступи так рядовой мастер вампиров, мы имели бы право убить его, но это – Мюзетт. Вот как ты Больверк у вервольфов, так и Мюзетт… – Кажется, он подыскивал слово. – Не знаю, как это по-английски, а по-французски она bourreau у Белль Морт. Она для нас пугало, Анита, и так уже шестьсот с лишним лет.
– Хорошо, – сказала я. – Она страшна, и я это признаю, но факт остается фактом: она вторглась в наши владения. Если мы ей это спустим, она попробует еще что-нибудь.
– Анита, это еще не все. Она… – Он снова стал искать слово. То, что он забывал английский, показывало, насколько он перепуган. – Vaisseau – почему я не помню английского слова?
– Потому что ты расстроен.
– Я напуган, – возразил он. – Да, Белль Морт сделала Мюзетт своим сосудом. Тронуть Мюзетт – значит тронуть Белль.
– В буквальном смысле? – спросила я, сворачивая на Маккензи.
