Обычно подъем к леднику Фир занимал минут двадцать, но на этот раз восхождение затянулось. Конти постоянно останавливался, чтобы операторы могли снять гору, долину, раскинувшийся внизу лагерь и саму группу, поднимающуюся по склону. Один раз он задержался на целых десять минут, задумчиво разглядывая ледник, а потом велел операторам взять крупным планом в кадр Экберг. С различных ракурсов, но не захватывая лицо.
– Почему так? – спросил Маршалл после пятого дубля.
Экберг откинула капюшон:
– Я изображаю Эшли.
Маршалл понимающе кивнул. Эшли Дэвис, ведущая, должна была появиться лишь через два дня, но это нисколько не мешало Конти ее снимать.
– Неудивительно. Время решает все.
– Верно. – Она посмотрела на него через плечо. – Послушайте, мне очень жаль, что все так получилось. Извините, что я вас не предупредила, но у меня на этот счет имелись строгие распоряжения. Исходившие прямо от Вольфа.
– Значит, он тут главный? А я думал – Конти.
– Эмилио отвечает за весь творческий процесс – съемки, освещение, режиссуру, окончательный монтаж. Но деньги выделяет телекомпания, и последнее слово за ней. А здесь, на вершине мира, телекомпанию представляет Вольф.
Маршалл обернулся. Вольф не пошел вместе с ними, но далеко внизу можно было различить его призрачно-крошечную фигурку. Он стоял неподвижно за внешним ограждением базы, наблюдая за группой.
Вздохнув, Маршалл снова повернулся к Экберг:
– Это у вас в порядке вещей? Все время тормозить, озираться, искать лучший план?
– Не совсем. Конти сейчас тратит пленки втрое больше обычного.
– Почему?
– Потому что он хочет, чтобы этот фильм стал шедевром. Чем-то вроде его «Моны Лизы». И слишком многое ставит на карту.
– Тогда с чего же великий творец карабкается по кручам вместе с прочим немытым сбродом? Разве его место не в вездеходе?
– Ему необходимо «помелькать на площадке», как это у нас говорится. Для последующего фильма о фильме, куда в конечном счете войдут и дополнительные цифровые материалы.
Маршалл недоверчиво покачал головой, глядя на цирк, в который начинала превращаться реальность.
Едва подъем продолжился, к ним приблизился Конти.
– Есть что-нибудь, что нам следовало бы знать? – спросил он Маршалла с уже привычным для того итальянским акцентом.
– О чем?
Продюсер взмахнул рукой:
– Обо всем. Об этих местах, о погоде, о местной фауне… о любой изюминке, которая могла бы украсить проект.
– Таких вещей много. Это удивительный геологический регион.
Продюсер с некоторым сомнением кивнул:
– Я возьму у вас интервью, когда мы вернемся.
Салли, слышавший их разговор, тут же встрял в него:
– Как глава экспедиции, буду рад оказать любую необходимую помощь.
Конти снова с отсутствующим видом кивнул, уставившись на ледник.
Маршалл призадумался, стоит ли рассказать режиссеру о живущих поблизости аборигенах. Вероятно, они идеально подошли бы на роль той «изюминки», которую искал Конти. Однако он тут же выбросил из головы эту мысль. Вряд ли туниты захотели бы – и уж точно совсем не заслуживали, – чтобы шумная беспардонная киногруппа ворвалась в их селение. Легко догадаться, в какой бы они пришли ужас, если бы вдруг увидели, что творится теперь на горе Фир.
Он покосился на Конти. Составить какое-то впечатление о режиссере было не так-то легко. Несмотря на внешний образ художника, отрешенного от всего мирского, в нем явственно чувствовались и непреклонность, и прагматизм. Этакая невообразимая смесь Трумена Капоте
