– А что насчет факультета Смерти? – обратилась я к Эндору.
– Тут все проще, – ответил мальчишка. – Есть ищейки и убийцы. Разделений на то, каким образом мы должны убить, у нас нет, мы обязаны владеть всеми способами. Хотя, конечно, у каждого из нас есть любимый способ, почти как роспись. Мне повезло, я – убийца с даром ищейки.
– Тоже мне везение, – перебила его сестра.
– Да все ж получше, чем у тебя, – ощетинился Эндор.
Я обратила внимание на то, что даже в таком споре, который, похоже, происходил не в первый и уж точно не в последний раз, близнецы говорили на моем языке. Они как могли старались показать мне, что я здесь не лишняя.
Хоть мне и было жутко от того, с какой легкостью эти дети говорят о смерти и убийстве, я неуверенно кивнула, скорее себе, чем им.
– Ну что, давайте начинать?
Близнецы абсолютно одинаково одобряюще мне улыбнулись.
Сказать, что я переоценила действие релаксационного комплекса, это не сказать ничего. Через четыре часа у меня дико болела голова и ныло все тело, а еще через четыре мне стало казаться, что встреча с охотниками и вероятность умереть, не справившись с собственной силой, не такая уж и плохая затея. Меня учили сосредотачиваться на себе и своих ощущениях так, чтобы отыскать свою Силу, ставили в спарринги с Эндором и заставляли попытаться победить его, а после попытаться залечить свои раны. Ни то, ни другое у меня категорически не выходило, и меня все чаще посещала малодушная мысль о побеге с этой поляны, но тогда была бы задета моя гордость, что для меня было недопустимо даже в другом мире.
Попутно близнецы-садисты объясняли конструкты их языка, который звучал, как компромисс между горячо любимыми мной английским и немецким. Запоминать их мне было гораздо проще, чем пытаться найти в себе непонятную моей натуре эфемерную Силу, особенно, учитывая, что и немецкий, и английский я знала достаточно хорошо. При более глубоком знакомстве выяснилось, что основы всеобщего языка во многом отличаются и от немецкого, и от английского, зато удивительным образом схожи с родным русским.
С поисками неведомой Силы дела обстояли значительно хуже, я не понимала, чего от меня хотят. Ничего, из того, о чем говорили ребята, я в себе не ощущала, от этого злилась еще больше.
После инцидента с Сойрой ребята решили, что пока мне нечего делать в общей столовой, и приносили мне еду или в комнату, или прямо на поляну. Меня это устраивало. Я не страдала от недостатка общения – близнецы заполняли мои дни собой до отказа.
Однажды меня окольными коридорами провели на лекцию по истории миров. Ее читал уже знакомый мне пророк. Он все так же был завернут в длинные одежды, а в купе с черными волосами и отрывистым повествованием, он здорово напоминал профессора Снейпа из любимой книги детства. Только Коро был значительно моложе.
Ко времени посещения лекции я уже немного понимала всеобщий – языки всегда давались мне легко. Поэтому рассказ лектора показалось мне действительно интересным, хоть и фантастическим для человека, услышавшего о множественности миров всего пару дней назад.
Коро рассказывал, что в доступной нам системе находится двенадцать миров. Они расположены, как лепестки ромашки, однако ромашка эта не имела сердцевины. Поэтому из одного мира можно было попасть только в два соседних и никак иначе.
Он рассказывал то же, о чем говорили близнецы: наличие магии зависит от плотности граней этого мира. Мой мир – первый, он же Закрытый мир, обладает настолько прочными гранями, что Внешняя сила не может просачиваться сквозь них. По какой-то причине «ромашка» эта устроена так, что, чем выше порядковый номер мира, тем тоньше грани. Вот и выходит, что самые прочные грани в первом мире, а самые тонкие в двенадцатом, он же Семилун.
