Он крутил головой, будто снова убеждая себя.
– Вместо их голов я вижу омерзительную бессмыслицу. Что говорить, если я видел вместо твоей головы помет, а вместо лица твоей матери гниющий кукушкин череп? Как я могу видеть, если каждый прохожий на улице, в магазине, на экране, это дохлые крысы, тлеющий пластик, раздавленные насекомые, грязь, испачканная одежда, замаранные трусы, расколоченные кирпичи, гвозди, жирные апельсиновые задницы! Как мне предлагаешь с этим жить?
– Может это уже прошло, откуда ты знаешь?
– Так же резко как и возникло?
– Именно.
– Я скажу тебе, что всегда резко возникает – боль. Радость – состояние деликатное и мягкое.
– А вдруг?
– А вдруг нет? Я год, то надевал, то снимал повязку – прошло? Ничего не прошло.
– В зеркало ты все ещё не рискуешь смотреть?
– Если я увижу, что вместо моего лица пятачок – да я умру.
– Но ты не знаешь, что там! Что если ты не изменился, если ты остался с прежним лицом? Сколько можно бояться?
– Так у меня, все же есть, какая никакая надежда. Этот разговор закончен.
Мы друг друга не понимаем.
– Лекарства не принимаешь?
– Да толку уже нет.
– Но жить ты еще хочешь?
– Хочу. И прекрасно справляюсь в одиночестве.
– Ты все прочитал, что мы тебе принесли?
– Перечитываю Манна и журнальчики всякие.
– Петре должен на днях привезти еще пару книг.
– А газеты? Никаких нет?
– Жди начала следующего месяца.
Я произнесла это с улыбкой, дед ее почувствовал.
– Еще неделя!.. Хочу картинок.
– Рисуй свои.
– Брось, из меня художник, напишу не лучше того, что вижу. Вчера кстати, закончился синий, так я сам дошел до художественного. Купил вот.
Дед повертел карандашом.
– Как? Сам? Дедушка, зачем же? Я могла привезти! Это же опасно.
– Нормально, я прекрасно справился. Вполне уже могу выходить в город.
– Где ты достал палку?
– Твоя мать принесла.
– Она мне не говорила.
Пару минут мы сидели беззвучно.
– Если честно, дедушка, мне пора.
– Не забудь сообщить, как доберешься.
– Конечно.
Я немного промедлила у калитки. Совсем старый. Будет ли ходить к нему Петре? Конечно будет. Он не такой как я. На душе чувство, словно я стою на торжественном аутодафе. И смысл каяться, раз все равно сожгут.
Так, теперь церемония с Ниной и все.
Я кое как добралась через листву до метро. Естественно давка. Но радует, что в последний раз. В Мороуо то такого нет. Интересно, все ли там так как говорят? На эскалаторе на меня навалился брюхатый мужик. Икнув, он, видимо, вежливо извинился:
– Merci.
– Grand plie.
Моим ответом он был доволен.
Нины дома не было. Скорее всего она в лавке. Так точно, Нина свистела и составляла сдобную композицию из засушенного хлеба.
– Привет-привет, я не скоро закончу. Час назад пришел хороший заказ на корзину, мне нужно составить блестящий букет. Заметила, как я похудела? Кучу денег отдала за трехдневный курс подавления аппетита.
– Заметила.
На меня с ее стороны – никакого интереса.
– Я улетаю.
– Да, я слышала. Счастливого полета! Когда вернёшься?
– Не знаю. Может никогда.
– Что такое?
– У меня нет обратного билета. – я пожала плечами. – Как-то так.
Нина недоуменно уставилась на меня.
– Зачем ты летишь туда? Ты прекрасна устроена здесь. Ты счастлива, у тебя такой замечательный Петре. Тебе просто нужно подумать о детях.
– О чьих?
– О своих, конечно. Пора бы.
– Нина, можешь просто понять меня?
– Наверное нет. Подожди, но ты в Комитете не дошла до Толи.
Ее лицо перекосилось.
– К нему переведут нового педагога. Я обо всем договорилась.
