Но сегодня дело у нас с ним нерадостное. Ненавижу приносить дурные вести. Хотя «дурные», пожалуй, неподходящее слово. Тяжелые. Гнусные. Дикие. Бестактные. Любое из этих слов может подойти лучше, поскольку новости, с которыми я приехала, не совсем плохие. Я сама ощутила лишь облегчение, увидев сегодня утром Джошуа Бёрджеса на столе таверны. Однако Ребекка Фостер вполне может испытывать другие чувства, и я заранее готовлюсь к любой ее реакции.
Дом Айзека и Ребекки Фостер – простой каменный коттедж возле Уотер-стрит; к нему ведет узкий проезд, по сторонам которого растут рододендроны. За домом небольшой сарай и сад. Но Фостерам ничего из этого не принадлежит. Дом пастора и пристройки к нему принадлежат городу и предоставляются семье пастора в аренду за символическую плату, как часть содержания пастора. Поскольку Айзека уволили с этой должности пять месяцев назад, недоброжелателей семейства Фостер очень злит, что те до сих пор в городе.
Я стучу в дверь три раза, мне открывает высокая молодая женщина с карими глазами и привлекательной пышной фигурой и приглашает войти в дом.
– Доброе утро, Салли. Ребекка дома?
– Да, мистрис Баллард. Я скажу ей, что вы пришли.
Она разворачивается и уходит, шелестя платьем, а я вешаю свой плащ на крюк у двери.
Салли возвращается меньше чем через минуту, и я невольно изумляюсь тому, как она умудряется смотреть прямо на меня и при этом не встречаться со мной взглядом. Каким-то образом ее взгляд парит над моим плечом, будто ищет что-то вдали.
– Сюда, мистрис Баллард. Она пьет чай в гостиной.
Комнат в доме пастора немного, так что гостиной условно обозначается единственное место в доме, где можно посидеть. Но там есть уютный камин, окно и дверь, которую можно закрыть. Салли проводит меня внутрь и уходит, чтобы закончить кормить сыновей Фостеров обедом. Я слышу, как они в кухне спорят, кому достанется последний кусочек тоста.
Ребекка не из тех женщин, которым нравится иметь прислугу, но это от нее требуется как от жены пастора. Салли досталась пастору вместе с домом, и она не первая из дочерей Пирсов на этой должности. До нее тут успели поработать две ее старшие сестры. Салли терпят, но не то чтобы любят. Во многом потому, что всем известно – она частенько прячется за углом, а потом пересказывает матери подслушанное. Бонни Пирс гордится тем, что знает обо всем, что творится в Хэллоуэлле. В каждом городке есть своя сплетница, и у нас это Бонни.
Ребекка сидит у огня в кресле-качалке, в руках у нее чашка с чаем, таким горячим, что от него идет пар. На плечо спускается длинная густая золотистая коса. Когда я вхожу, Ребекка снимает с колен вязанье и кладет в корзину у очага.
Я легонько целую ее в лоб и сажусь в кресло-качалку напротив.
– Рада тебя видеть.
– Взаимно.
Ребекка склоняет голову набок и прислушивается к негромким шагам – ее дети вместе с Салли Пирс поднимаются наверх, потом раздается взрыв смеха.
– Как хорошо, что эта девушка приходит только на несколько часов с утра.
– Большинство женщин радовались бы помощнице по дому, – поддразниваю ее я.
– Мне не следует так недобро о ней говорить. – Ребекка вздыхает. – Салли кому-нибудь это да перескажет. Если не Айзеку, то своей матери, а меня и так уже полгорода считает неблагодарной.
Я отвечаю не сразу – мне не хочется лгать. На самом деле половина Хэллоуэлла думает о ней гораздо хуже.
– Скоро они тебя поймут, – говорю я, – и им придется извиниться.
