Наступило длительное молчание, и прервала его Настенька.
– Вы в чем-то созвучны Блоку.
– Что вы? У него «Незнакомка».
– А у вас «Девушка с васильками». Вспомните, что раньше всегда принимали на веру мое мнение о ваших стихах. А почему теперь сомневаетесь в его правдивости? Взгляните мне в глаза, и уверена, поверите, что говорю правду.
Настенька шагнула к Муравьеву, подставив лицо под зеленый свет фонаря. Муравьев совсем близко увидел ее глаза, лучившиеся под крылышками длинных ресниц. Он взял руку девушки, поцеловав ее горячими, сухими губами.
– Спасибо, Анастасия Владимировна.
– Поверили?
– Поверил.
– Знаете, папа частенько о вас вспоминает. Пришлись ему по душе.
От неожиданно прозвучавшего гудка парохода Настенька, подавшись вперед, коснулась руками плеч Муравьева, но, сконфуженно отдернув их, засмеялась.
– Видите, какая перепуганная стала? Пойдемте скорей к папе. Он будет удивлен и обрадован.
– Поздно, Анастасия Владимировна.
– Пустые разговоры. Вас к папе я и в полночь бы повела. Забыли, что Настенька настойчивая и упрямая. Что задумает, никогда не откажется. Пойдемте…
Когда Настенька и Муравьев вошли в каюту, адмирал сидел в кресле спиной к двери и читал книгу.
Мичман Суриков крепко спал, укрывшись шинелью.
– Папочка, взгляни, кого я привела в гости.
Адмирал, обернувшись, снял очки и от удивления выронил из рук книгу.
– Муравьев! Вот уж действительно нежданный, негаданный гость.
Адмирал встал, подойдя к Муравьеву, положив руки тому на плечи и расцеловался с ним.
– Батюшки, да у вас ранение в голову?
– Нет, ваше превосходительство, только легкие царапины от осколков шрапнели, но, конечно, шрамы на лбу останутся.
– Это ерунда. Офицеру любые шрамы делают честь. С рукой что?
– Тут несколько серьезнее.
– Кости повреждены?
– Да.
– Когда все это случилось?
– Под Пермью.
– В Екатеринбурге я наводил о вас справки, но толком, где вы, ничего не узнал. Садитесь. Вот сюда, к свету. Хочу разглядеть вас. Здорово осунулся, но в ваши годы это пустяки, особенно если есть аппетит.
Муравьев поднял с пола оброненную адмиралом книгу, сел на раскрытую офицерскую походную кровать.
– Толстого перечитываю. Прощание старого Болконского с сыном Андреем перед отъездом в армию меня буквально очаровывает мастерством написания. Все-таки как Лев Николаевич глубоко знал отцовское нутро.
Муравьев также внимательно осматривал адмирала. Внимание прежде всего привлекли его глаза. В них усталость притушила прежнюю властную суровость. Это уже не был тот волевой старик, которого увидел Муравьев при их первой встрече. Понурость фигуры сделала его ниже ростом.
– На пароходе как очутились?
Настенька поспешно ответила за Муравьева на отцовский вопрос:
– Совершенно невероятно, папа. Вадим Сергеевич пришел на Тавду пешком с девятью солдатами. Госпиталь, в котором он лечился, забыли эвакуировать.
– Дочурка, твое заключение не совсем точно. Я думаю, что не позабыли, а оставили умышленно. Во-первых, понадобились вагоны для других, более ценных, особ, а во-вторых, раненые – всегда неприятная обуза, особенно при такой спешной эвакуации, которую мы с тобой видели в Екатеринбурге. Вадим Сергеевич, согласны со сказанным?
– Совершенно, ваше превосходительство.
– Давайте раз и навсегда условимся обходиться без чинопочитания. Без этого у нас сразу образуется теплый человеческий разговор. Сами подумайте, какое я теперь «ваше превосходительство»? С этой минуты для вас только Владимир Петрович, или адмирал. Как на душу ляжет, так и называйте.
