Николай помолчал задумчиво, глядя куда-то поверх голов совсем раскрасневшихся дам, сидевших слева наискосок и продолжавших напряжённо и громко шептаться, и не торопясь проговорил:
– Ну, насчет земляного пола и морковки не знаю… Только человек – это же общественное животное, и поэтому думаю, что газета на стенде у правления, техникум в Острожске… О чём ещё вы там говорили, кроме хаты… Это важнее. Для человека важно, в какой информации он варится, потому что ежели человеческой информации для него нет – то он… Маугли. Так что… Историю хотите?
Я не возражал.
– Учиться я приехал в самый раз на излёте Союза. Три года ему оставалось, о чем, как вы помните конечно, никто тогда и не думал, а мне тогда… постойте, да… и восемнадцать не исполнилось, я вообще, как теперь понимаю, ни о чём тогда не думал, а всё больше рефлексировал и страдал от прыщиков. Перестройка в разгаре, Михал Сергеич по телевизору про новое мышление режет… А мне что, я из колхоза… с направлением на руках от райкома комсомола – мол, активный участник, и даже лауреат межрайонных конкурсов, с той самой «Рябинушкой»… Ну, комсомол тогда ещё уважали, поэтому экзамены кое-как, по рабоче-крестьянски, я сдал и заселился в общежитие. Понятно, осенью на картошку… Днём на грядках, а вечером костёр, самогоночка, и достаточно желающих продемонстрировать индивидуальность свою творческую. Я-то, конечно, со своими плясовыми «…Я по жёрдочке шла…», не высовывался…
– Виолончелисты тоже молчали? – усмехнулся я.
– Отчего же. Но не о том… В первый же вечер, у костра я эту пару и увидел – красивый такой, рослый чернявый парень, в меру лохматый, и девчонка… Они тогда уже на третьем курсе были. Как оказалось – женаты, ещё на втором курсе поженились. Да! А девчонка, кстати, как раз виолончелистка. Говорят, её сам Ростропович хвалил. И вот, народ загалдел – приглашают кого-то – и вышли они к костру, он с гитарой – я ещё удивился, никогда таких не видел – дека лаковая, гриф тонкий, с инкрустацией, ремень широкий, а не верёвочка какая-нибудь… И вот, встал он у костра, ноги пошире расставил, девочка рядышком на землю села, коленки руками обхватила, смотрит на него большими влюблёнными глазами, в которых пламя костра отблескивает. Волосы, распущенные чуть не до пояса… А он как начал… Голос неплохой, гитарой владеет, глаза горят… Я такого и не слышал раньше – оказалось, из репертуара Цоя. Мне ребята объяснили, типа внимай деревня – русский рок! Сказали, парень этот в местной группе играет… Название не помню, но по тем временам известная была… Они пораньше Шнура под музыку заматерились, и даже более мерзко… И вот, публика в трансе, тем более – поддатые все… Сидят на травке, раскачиваются, смотрят на исполнителя влюблёнными глазами, как та девчонка… А она уже встала, руки над головою подняла… Фигурка тоненькая такая, костёр через неё просвечивает… И начала вокруг парня танцевать – извиваться так, как в индийских фильмах. И я чувствую, что тоже раскачиваюсь, под «Алюминиевые огурцы», хотя смысла этих «Огурцов» и не улавливаю. Но балдею, расчёсывая прыщик… В общем, акт искусства. И вот, когда дошёл чернявый до «Мы ждём перемен», все орать начали – «Пе-ре-мен!» – как бешеные, и я вместе со всеми. Просто слово. Даже не слово, а вопль без смысла, но зато объединяющий. Для меня смысла точно не было – каких перемен, на хрен? Ни о каких переменах я не думал, у меня их и так в избытке тогда было – вчера ещё быкам хвосты крутил… Но если бы тогда кто-то к костру вышел бы и сказал: – «Товарищи дорогие, зачем лихо будите? Не нужны вам никакие перемены, учитесь себе спокойно, на благо родины и своё…», – я бы того гада, и нормального человека одновременно, лично ногами бы бил…
