Легенда о крыльях. Повесть - страница 4

за свою коротенькую жизнь, сидела на лавке в уголочке и глядела на всех испуганно… За день тогда собрали котомку с вещами, бумажками с важными подписями и с фиолетовыми печатями, а на другой день они с Катькою дошли до райцентра. Только райком комсомола уже готовился к эвакуации, поэтому секретарь добавил к их бумажкам ещё какие-то справки и сказал, что надо добираться в Михайловку, за Дон, ну, а там следует идти в военкомат, и уже в военкомате скажут, что делать… Тогда они прибились к веренице беженцев, что тянулась к переправе через Дон. Успели…

Когда Шура всё-таки открыла глаза, смирившись с неизбежностью, оказалось, что Катька стоит на самом верху рва, который через несколько дней, сомкнувшись в непрерывную линию, должен был стать противотанковым, и виден был лишь её тёмный силуэт на фоне блёклого октябрьского неба, с которого не торопясь опускались редкие снежинки чтобы, коснувшись земли, обратиться в холодную влагу. Правда, голова Катьки была повёрнута в профиль – она смотрела в сторону Дона, от которого было всего-то дня четыре пешего ходу до Татарников, если бы не разделившая их жизнь на «до» и «после» линия фронта – и поэтому можно было рассмотреть её курносый нос и пухлые губы.

– Не слышишь, что ли, – не обратила внимания на обидное определение в свой адрес Катька, потому что они с Шуркою друг на дружку уже очень давно не обижались, пожалуй, что с ещё совсем недавнего детства, – летят, гады! А нам к дяде Ване идти сегодня, забыла, да? Дрыхнешь тут… на работе, между прочим.

Шура, одетая в серый подпоясанный верёвкой ватник, такой же, как у Катьки, только великий для неё на два размера, свернулась калачиком на роскошном ложе из мелкого белого песка, открывшегося часа два назад под слоем противной неподатливой глины, и не слышала, потому что до дна рва унылый гул авиадвигателей пока не добрался. Она расположилась по-домашнему уютно, подложив под покрытую серым шерстяным платком голову перепачканные ладошки, едва видные из рукавов, и спрятала ноги под непомерно длинные полы ватника словно под одеяло.

– Ну вот какой он тебе дядя, Кать? Иван Дмитриевич он, товарищ капитан!

Военком Иван Дмитриевич был замотанным хромоногим мужчиной лет под пятьдесят, с красным обветренным морщинистым лицом и всегда усталыми голубыми глазами, с тростью в левой руке и одинокими золотыми прямоугольничками на красных петлицах.

– О-ох, учителька, тоже мне. Поучи! Дя-деч-ка Ва-неч-ка он! Ты только не рассказывай никому, а то у него пистолет в кобуре и палка, рассердится ещё, – совсем развеселилась Катька, – а я тогда не расскажу, что ты дрыхнешь.

– Ну и дрыхну – потому, что так есть меньше хочется. А норму мы уже выполнили, и бригадир записал… Летят они… Что же нам, что летят? – ответила она равнодушно, очень правильно выговаривая слова, – они элеватор опять бомбить будут… Или станцию… Ты лучше ко мне спускайся, от греха, всё равно теперь идти нельзя… Пристраивайся рядышком, так теплее будет.

Катька сбежала наискосок по откосу рва, плюхнулась за спиною Шуры, обхватила за плечи сильными руками и принялась тормошить.

– Просыпайся, а то так и Царствие Небесное проспишь! Все домой уже ушли!

Сон от такого обращения прошёл окончательно, Шура села, обхватив колени руками, и посмотрела вверх. Прямо над ними, натужно воя моторами, кажется, что не торопясь, аккуратными рядами плыли самолёты с крестами на крыльях. Минуты через две затявкали зенитки, донёсся звук разрывов, и вскоре самолёты, судя по звуку поодиночке и в рассыпную, полетели назад.