Легенда о Мантикоре. Пропащая душа - страница 33

– Я прошу по-хорошему. Открой дверь!

– Мёртвые чудят…

– Мёртвые не разговаривают! Открывай! – Приказала Эура, вынимая меч из ножен.

– Эх, путнички… – Крякнул Мортель. Резко развернувшись, он распрямился словно тугая арбалетная пружина. Белый мерцающий шарик размером не больше грецкого ореха, вылетев из его рук, приземлился перед Эурой. Девушку заволокло едким дымом. Дым обжёг глаза, защипал носоглотку. Руки и ноги онемели, и девушка кулём рухнула на пол. Перед глазами стояла едкая пелена, голова раскалывалась, но звуки, усиливаясь много крат, молотом били по голове. Она слышала мерзкий скрежет, крики умирающего, треск разрываемой плоти.

Эура очнулась от ледяного прикосновения к своему лицу. Мортель сидел на корточках, и вытирал ей лицо губкой смоченной в молоке.

– Погубить нас хотела! – Причитал трактирщик.

– Там… там человек… – Прохрипела Эура пытаясь встать на локтях, но тело плохо слушалось, и она повалилась на пол.

– Нет там никого, – ласково проговорил Мортель, помогая ей сесть. – Вот ведь, беспокойная!

– Я слышала… Мы должны были ему помочь, Мортель. Нам нужно было только открыть дверь.

– Мы бы все равно не успели. Ранили его в дороге. Он покусанный до нас добрался и мертвяков за собой привёл. У мёртвых – слюна ядовитая: если в кровь попадёт, на третью ночь сама мёртвой станешь или, как говорят образованные господа, «перейдёшь на ту сторону». Сдохнешь, короче.

– Он был живой… Его заживо сожрали…

– Мёртвый он был. Мёртвый.… После первого укуса. Нет от этого ни лекарства, ни заклинания. Рождённый быть повешенным, не утонет. Судьба его такая.

– Я слышала.

– Ничего ты не слышала! – Разозлился Мортель. – Заклинанием у тебя разум помутило! За мертвеца не волнуйся, похороню, как следует, утром, чтобы около моей таверны не ходил. Ты молочко-то пей. Козье молочко лучше всех зелий: от всех хворей помогает. Мигом магическую дрянь из тела вытянет. Як на тебя заклинание-то подействовало: сразу видно пришлая, не из КаулютМаа! Ты это…. Может, передумаешь, и не пойдёшь никуда: сама видишь, неспокойно у нас. Поживи у меня зимой, а к весне я новую хозяйку найду.

Девушка мотнула головой. Подобрав меч, она встала и, с трудом переставляя ватные ноги, побрела в свою комнату, волоча ножны. Заперев дверь, она рухнула на кровать, чтобы забыться сном, свинцовой тучей навалившимся на плечи и безвольное тело. Ей снились ворота, корчащийся в предсмертных муках человек без лица и зелёные немигающие горящие глаза, смотрящие из темноты.

Когда утром девушка спустилась вниз, дверь в таверну была распахнута настежь. Морозный воздух, врываясь в зал, раскачивал люстру и сметал клубки пыли с глиняных бутылок на полках за стойкой. Со двора тянуло гарью.

– А… Проснулась, спящая красавица, – весело улыбнулся трактирщик, протирая двери едким раствором. Стараясь не повредить серебряные полоски, прибитые по периметру тёмной окантовкой, и пентаграмму, он аккуратно стирал замёрзшую кровь с железа. Кровавые следы были оставлены низко над землёй, и ему приходилось нагибаться.

Во дворе ярко горел костёр. Хвосты алого пламени на сложенном из аккуратных брёвнышек помосте вздымались выше крыши крыльца. Холодный ветер, выхватывая из огня перепел, кидал грязно-серые хлопья на снег, пачкая нанесённые за ночь сугробы. Среди веток и мусора, девушка разглядела очертания чего-то, напоминающего куль с ветошью. Пламя монотонно жевало ткань, и она рассыпалась в серую пыль, оседая на чёрных углях. Среди тряпья торчала обугленная чёрная подошва нового армейского сапога. Носивший его, был мужчиной маленького роста, или юношей, только призванным на военную службу, служившим писарем или адъютантом. Мортель насвистывая детскую песенку, продолжал оттирать кровавые отпечатки с двери. Не желая смотреть на костёр, Эура опустила глаза. Под ногами в снегу что-то сверкнуло. Она подняла серебряную пуговицу с когтистой лапой на полированной поверхности. Рисунок был едва различим из-за бурого льда.