При их приближении поднялся грязный старик, сидевший на цепи у самых дверей и прошамкал:
– Как прикажете доложить?
– Хрисанф! – воскликнул Клавдий, узнав своего старого педагога. – Что ты здесь делаешь?
Старик поднял гноящиеся глаза, и слезы потекли по его морщинистому лицу.
– Я знал, что нынче будет большое счастье нашему дому! – воскликнул он. – Вчера мне приснился сон, будто Марс открывает двери нашего дома и впускает в него солнце, а сегодня… молодой господин!
– Ты по-прежнему веришь в сны! – усмехнулся Клавдий.
– Как же мне в них не верить, ведь во снах с людьми общаются боги,
– Высокого же ты о себе мнения. А как ты оказался на цепи?
– Тоже сон, – развел руками Хрисанф. – И тоже вещий. Мне при снилось, что Афина превратила меня в пса… А батюшка твой поспешил этот сон претворить в явь… – И отворив перед ними дверь Хрисанф закричал:
– Эй! Эй! Все сюда! Доглядите, кто к нам приехал!..
Быстро сбежалась домашняя челядь. Тут были и старая кормилица Фурия, и угрюмый истопник Евлупор, и изрядно поблекшая Семела, некогда учившая юного Клавдия таинствам любви, и еще десятки других горничных, банщиков, метельщиков, поваров, писцов и садовников, чьи имена он уже стал подзабывать.
Отец встретил Клавдия в атрии[33]. Подвел на свет, к бассейну, внимательно вглядевшись в не по годам согрубевшее лицо, сказал:
– А ты постарел…
Клавдий опустил глаза, Отцу было далеко за семьдесят, и ходил он теперь с трудом, опираясь на посох. Но внешний вид его за последние двадцать лет почти не изменился.
– Ты в отпуск?
– Нет. Меня зачем-то вызвал цезарь. Я воспользовался почтой. Веришь ли ты, что во всем преторианском лагере не нашлось человека, который мог бы отметить мне подорожную! – возмущался Клавдий. – Представь себе, там собрались полтора десятка откормленных боровов, ничего не делают и отвечать ни за что не хотят. Я не понимаю, за что им платят такие деньги…
Отец принял таблички с улыбкой, бережно сдул пыль с императорской печати.
– Не волнуйся, – тепло сказал он. – Я распоряжусь, чтобы их отметили как надо. А ты пока ступай в баню и вымойся с дороги.
Он хотел выйти, но Клавдий задержал его:
– Постой, разве тебе что-то известно об этом вызове?
Отец отвел взгляд и, лукаво усмехнулся,
– Возможно, возможно. – Но пока не могу сказать ничего конкретного. Не забывай, что мы, Метеллы, всегда стояли на вершине общества. История помнит Метеллов-полководцев и Метеллов-политиков. Остались и у меня кое-какие связи при дворе,
– Разве я просил тебя их использовать? – резко спросил Клавдий, и кровь бросилась ему в лицо,
– Пойми, – объяснил отец, – мы живем в таком мире, где чего-либо добиться просто так – невозможно. Надо действовать. И если сам ты пребываешь без движения…
– Мне уже тридцать семь лет, – сказал Клавдий, дрожа от негодования. – И если бы я хотел пролезть ко двору и добиваться чинов или теплых местечек, я мог бы воспользоваться своими связями…
– Но ты же этого не делаешь! – воскликнул Метелл-старший. – Не мог же я, согласись, глядеть, как угасает в безвестности славное имя Метеллов?
– Мы не имя! Мы лишь тень славного имени! – резко бросил Клавдий.
В ту же минуту крепкий удар свалил с ног. Он скорчился, спрятал лицо в ладонях, вздрагивая при каждом ударе посоха, который отец обрушивал не его спину. Но тот быстро притомился; тяжело переводя дух, подошел к колонне и оперся о нее, шепча:
– Дрянь… Гадкий змееныш…
