Он впервые сказал «ты», и Олег это заметил. «Давно бы так…»
– Здешние камешки знаменитые, – вослед «куриному счастью» Витюня указал на горсть мелких разноцветных камешков, рассыпанных на разостланной рубахе. Среди черно-белого галечного гороха красовались нежно-розовые, синеватые с белыми прожилками, тепло-красные, травянисто-зеленые и желтовато-палевые камешки. В глазах зарябило от пестроты калейдоскопической композиции.
– Вы знаете, у Регистана есть книжка стихов. Так и называется – «Камешки из Коктебеля».
– Это тот, что гимн написал?
– Нет, гимн написал Габриэль Регистан вместе с Михалковым. Гарольд – его сын… Он здесь иногда отдыхает на волошинской даче.
Витюня затуманил глаза и нараспев, как истый вития, не прочитал, а пропел с завываниями:
Синий, синий вечер.
Бледный лунный свет.
Худенькие плечи.
Восемнадцать лет.
Слезы на ресницах.
Ждет меня в саду…
Мне уже за тридцать,
Лучше не пойду.
– А тебе сколько? – поинтересовался Олег.
– Чего? – не понял чтец, все еще находящийся в трансе от мармеладных строк. Потом очнулся. Мне… как раз за тридцать… немного…
Спрашивать больше сказанного – неприлично. Пошевеливая собранные Витюней камешки, Олег поинтересовался:
– Неужели красотища просто так валяется под ногами?
– Раньше здешний берег усыпан был разноцветными камешками, в глазах рябило.
– Что-то не рябит…
– Курортники развезли по всей стране: каждый набирал мешочек на память. Мода такая была.
– Широка страна моя родная!.. – пропел Олег на мотив, так любимый негром Полем Робсоном.
Здесь, у морского залива, в бухточке, окруженной скалами, пространство ощущалось иначе – скорее умозрительно, чем физически. Степняку или таежнику Причерноморье видится по-особому. Взгорбленное низкорослыми, но все же – горами, оно словно сторожит взгляд, не позволяя ему устремляться к постоянно прячущейся изломанной линии горизонта. Отсюда – ощущение тайны: а что же там, за новым нагромождением скал, зарослями пирамидальных тополей, пиний, за куполом зеленовато-бирюзового моря? И люди, живущие у моря, воспринимались Олегом иначе. К примеру, этот вот Витюня… Лежит белой рыбицей, усыхает под солнцем, и загар к нему не пристает. Рыжий он, что ли, был, пока не облысел?
– Послушай, Виктор Борисович, – глядя в высокое небо на перистые облака, молвил, окая на старинный манер, величаво, будто бы по-княжески, Олег, – у тебя есть друзья?
Иванов вздохнул.
– Понятно… Можешь не продолжать… Дыши глубже…
– Нет, почему же… – пискнул, словно оправдываясь, знаток Киммерии. – Я у мамы один. Мы вдвоем живем… Отец в войну погиб… Ты же видишь, и мне досталось, – он указал на шрам. – Нашли с мальчишками гранату, сунули в костер, а далеко не попрятались. Любопытно было, как она бабахнет… Вот она и ахнула – по ногам да по рукам, кому куда повезло… Крым и сейчас нашпигован старым оружием, стоит лишь поискать…
– И все-таки странно… Я думал, ты бухгалтер.
– Это тоже война помогла. Немцы побросали много техники, ну там «опели», «бэ-эмвушки» разные. Разбирай не хочу! Напрактиковался…
Ну ладно, Крым, здесь грохотала война, подумалось Олегу. Но ведь и в его степной амурской деревеньке, в глубочайшем тылу, были мальчишки, изуродованные страшными «игрушками» в виде неразорвавшихся гранат и мин, в избытке валявшихся на полигонах, которые толком никто не охранял. Грабастающие ручищи Молоха истребления выбирают самые нежные тела, самое вкусное мясо, самую сладкую кровь… Вот и Витюню пригладила эта лапа с выпущенными когтями. А душу все же не тронула, не добралась до сердцевины человеческой. Это надо же, сколько в нем внимательности к заезжему дальневосточнику! Родных людей порой встречают холоднее.
