Меня, Эмилию Моран!
Стиснув зубы, я ловлю взглядом официантку, как раз проходящую мимо меня. Все происходит мгновенно. Я рефлекторно хватаю изящный бокал с игристым шампанским с подноса и резким движением выливаю содержимое на Леонеля Голденштерн. Плюю сладкой жидкостью прямо в бесцветные глаза, в холеную и аристократичную рожу. Жидкость, что скоро станет очень липкой, стекает по его шее, рубашке, по дорогому серому костюму, сшитому на заказ.
Адреналин в крови зашкаливает, подобное поведение – недопустимо на светском мероприятии, и я уже вижу, что привлекла внимание закрытой прессы. В «большой мир» это не попадет, но по специальным каналам среди элит быстро распространится.
Все взгляды прикованы ко мне.
А у меня перед взором все расплывается, будто я снова теряю зрение.
Я родилась с ужасной способностью видеть, и если бы не операция в детстве – могла бы ослепнуть.
Кажется, это случилось сейчас из-за нервного напряжения.
Звук тока крови в ушах перекрывает охи и вздохи присутствующих.
Я чувствую, что Леон, наконец-то смотрит мне прямо в глаза. Впервые за долгие годы.
Ура. Наконец-то я заставила тебя посмотреть на меня.
Меня всю трясет, мир мгновенно переворачивается.
Я не могу дышать, ощущая дикую скованность в грудной клетке.
Внимание, внимание. На светском гала-ужине зарегистрирована первая в мире смерть от стыда и позора.
А знаете… мне ни капли не стыдно. У меня есть характер. Давно нужно показать всем свои зубки, в том числе матери и отцу. Мне выпал отличный шанс сделать это публично.
И плевать, что во мне кричат эмоции, а не здравомыслие.
– Я случайно. Плохая из меня официантка, – пытаюсь отшутиться я, пожимая плечами.
Вы только посмотрите на него. Сам царь явил свои эмоции этому миру – впервые я вижу подвижность мимики на лице Леона, из-за затекших в глаза капель шампанского, ему пришлось закрыть глаза и поджать губы.
– Ты же леди! Дорогая, что на тебя нашло?! – в наш кружок встревает мама. – Леонель, она случайно… она не хотела…
– А вот и хотела! – заявляю во всеуслышание, привлекая к инциденту еще больше внимания. – Никакая я не леди! – вдруг вспыхиваю еще больше, злясь на то, что мама извиняется перед Голденштерн. – До леди мне как до луны, – рывком распускаю волосы, швыряя на пол шпильки из пучка.
Отчаянно пытаюсь снять с себя корсет. Быстро не получается. В нем уже невозможно дышать. Хочу содрать с себя кожу, а не платье.
Я как будто бы за последние пару минут стала больше, шире. Все еще не отдавая себе отчет в непозволительных действиях, просто покидаю мероприятие, стуча каблуками по мраморному полу.
Бегу прямо по длинному коридору и буквально срываю с себя корсет, умудряясь предварительно ослабить его.
Врываюсь в свой зал для танцев, и избавляюсь от платья, оставаясь в утягивающем боди. Обычно в таких танцуют балерины, но я использовала его для того, чтобы влезть в своей наряд.
Злость переполняет меня, словно закипающий яд, отравляющий каждый атом крови. Голосовой командой я включаю музыку и, чувствуя, как слезы душат и подкатывают к горлу, перехожу на экспрессивный танец. Я не думаю о хореографии, о том, как правильно тянуть носок или ставить пятку. На сколько градусов должно быть развернуто колено в плие, и насколько высоко я прыгну в шпагате.
Ни единой мысли, только движения, отражающие мое внутренние состояние.
Я – восстание. Я – мятеж. Я – непреодолимая стихия.
