— Ишь, негодник! Охальник окаянный, чтоб его черти подрали, — грозно хмуря брови и потрясая крохотным сморщенным кулачком, прошептал потолку домовой.
Шаги затихли. Леона вся напряглась и страшными глазами посмотрела на потолок, затем, опустив взгляд, на Добролюба, — «Неужто услышал его?»
Прямо над ее головой вдруг мерзко, протяжно заскрипели половицы. И так же мгновенно умолкли.
Преследователь остановился, словно к чему-то прислушиваясь, и затих, не двигаясь дальше. Девочка с ужасом задержала воздух, будто он мог услышать ее дыхание, и широко распахнутыми глазами медленно подняла взгляд вверх.
Потолок был сплошной, с плотно подогнанными досками, и не было в нем щелей, через которые можно было бы что-то увидеть. Но Леона этого не знала. Она уповала лишь на то, что в комнате было достаточно темно, чтобы ее нельзя было разглядеть через узкие щели в полу. И ощущала, как в голове у нее вдруг зарождается еле слышное пчелиное гудение…
— Ты б поосторожничал, сынок, я ж ужо старая, и помощников у меня ить нетуть. Как жежь мне тама опосля тебя порядок-то наводить? — раздосадовано прошамкала Ружена.
Мужчина постоял еще несколько секунд на том же месте, будто пытался в чем-то удостовериться, и быстро спустился с чердака. Прошелся по комнате, остановился.
— Что у тебя там? — спросил преследователь, очевидно обращаясь к Ружене.
— Та банька тама у меня махонька пристроена. Печка-то у меня большая, одна сторона тута, а другая в баньку выходит. Туташки кушанья хотовлю, а там — помывочная, — ответила Ружена, — да тама и хлядеть-то неча, банька — есть банька, не забраться туды, снаружи-то.
Неохотно открываясь, заскрипела тяжелая дверь. Что-то гулко упало, с грохотом покатилось по полу, следом послышался звон метала и плеск разлившейся воды.
— Та шож ты мне там хрязными-то сапожищами своими топчешь, окаянный, — начала сердиться бабушка Ружа, — хто мне там мыть-то потом будет, ты штоль?
Добролюб вновь недовольно нахмурился и покачал головой: поди потом вычисти все за этими поганцами. И не шибко-то сложно с грязью справиться, да вот только и зло их убирать надобно будет — гниль, что душком за ними тянется. Нечего тут у них на подворье-то тьме копиться.
Раздался быстрый стук сапог, поднимающихся по крыльцу, и в дом скорым шагом зашел кто-то еще:
— Хлев осмотрели. Чисто. Вокруг дома тоже ничего не нашли, — услышала Леона другой, более молодой мужской голос.
— Осматривайте окрестности! — зло процедил мужчина, и Леона наконец поняла, кому именно принадлежал этот голос… — И что б ни один куст не пропустили! Хоть каждую пядь[9] здесь вынюхайте, но достаньте девчонку. Я знаю, что она здесь, — раздался раздраженно-злой голос ее преследователя. Того самого, который ударил тогда маму... Шаги быстро удалились, хлопнула дверь, и кто-то с громким стуком сбежал по ступенькам.
— Видно, шибко за дочку-то переживаешь, ишь как извелся, — прокряхтела Ружена сочувственно.
Мужчина ничего не ответил.
Тяжелые шаги раздавались то ближе, то дальше, а за ними тихонько семенила Ружена. И пусть отцовской крови оказалось недостаточно для полноценного маяка, он чувствовал, что девчонка где-то рядом... Движимый смутным притяжением, он без остановки что-то двигал, открывал, поднимал, заглядывая в каждый угол, куда можно было бы спрятаться.
Раздался натужный скрип петель и голос Ружены:
— Тама подпол у меня, охурчики, помидорхи храню, хартошечка прошлоходняя еще осталась, соленица разные, — добродушно рассказывала Ружена.
