— Ну шо, Руженька, представь меня нашей гостье.
— А то ты сам не можешь, — проворчала женщина, не отвлекаясь от осмотра и снимая последнюю перевязь. Но все же ворчание это было больше для порядка, потому что она тут же продолжила:
— Знакомься девонька — хранитель дома это наш, Добролю́бом зовут.
Девочка снова посмотрела на старичка, поклонилась, насколько могла это сделать лежа, и, улыбаясь, поприветствовала, как было положено:
— Здравия тебе, Добролюб.
— Хороша девица́, ай, хороша-а, — весело сощурившись, одобрительно протянул старичок, — а зовут-то тебя как?
— Лео́ной, — тихо ответила засмущавшаяся девочка, вспомним наказ матушки.
— Ну что ж, и тебе здравия, Леона, и тебе, — хохотнув, добродушно пожелал старичок, поглаживая окладистую бороду.
Ружена тем временем собрала в миску все оставшиеся тряпицы и встала с соломенной постели.
— Ты полежи еще маленько. Щас уж в баньку тебя свожу, а там и по нужде сходишь, — сказала она, выходя из комнаты.
Девочка снова взглянула на свое тело. Там, где Ружена сняла повязки, остались грязные, желто-черные разводы, а множество вчерашних ран и царапин уже затянулось тонкой розовой кожицей, немало удивив малышку — они успели зажить так, словно она провела без сознания не меньше трех дней.
За стенкой слышался стук посуды, плеск воды и тихий размеренный шёпот бабушки Ружи.
Добролюб, до того с веселой хитринкой рассматривавший девчушку, вдруг перевел взгляд куда-то в пустоту и нахмурился.
За окном залилась громким лаем собака, послышались всхрапы лошадей и скорый перестук копыт. Бабушка Ружа затихла.
— Не друзья это к нам пожаловали, — прищурившись и хмуро сведя к носу брови, проворчал домовой, когда в проеме вновь появилась Ружена. Та молча кивнула ему и повернулась к девочке.
— Опосля в баньку сходим. На вот пока тебе, не терпи, — проговорила женщина, ставя перед постелью ночной горшок. — Ты не пугайся, дитя. Сиди да помалкивай. Даже если эти гости по твою душу, так уедут они, несолоно хлебавши, — спокойно сказала она и потянулась к державшему полог крючку.
Через мгновение тяжелая ткань опустилась, вновь погружая комнатку в темноту, и лишь слабая полоска света не давала полностью потерять возможность что-то видеть.
В нужник вдруг резко расхотелось. Девочку сковал леденящий душу страх. Ее нашли? Что же тогда стало с мамой? Почему она до сих пор не пришла? Неужели они с отцом все же… Погибли?.. «Нет, этого не может быть!» — мысленно запротестовала малышка. Горло сдавило, из глаз ручьем потекли слезы. Она с трудом сдерживала рыдания и всхлипы, понимая, что нужно сидеть тихо и, как было наказано, не выдавать своего присутствия.
— Я ненадолго уйду, деточка. Ты уж не пужайся тут, помни, что Руженька сказала, — проскрипел Добролюб и растворился в воздухе.
Во дворе тем временем раздались грубые мужские голоса. Они быстро переговаривались между собой, временами заглушаемые пофыркивающими лошадьми. Кто-то громко отдавал приказы. Спустя несколько секунд девочка услышала глухой стук в дверь.
— Ась? Хто это тама? Иду-иду, — раздался голос Ружены, ставший как-то вдруг по-старчески глухим и скрипучим.
Леона услышала шаркающие шаги и звук с трудом открывающейся тяжелой двери, потом снова шаги, уже тихие, и снова скрип дверей где-то в отдалении.
— Здравия тебе, матушка. — Донесся до девочки хриплый мужской баритон, и по ее спине пробежал противный холодок — голос был ей знаком. — Дочка у меня недалече как вчера пропала. Осерчала на меня, убегла да в лесу заплутала, видать. Может видела ее? Умилой звать. Волосы у ней светлые, русые. На вид — годов восьми. Да ростком немногим меньше двух аршин[6]. Подсоби уж, матушка, всю ночь ее искал, не дай-то Боги волкам попалась.
