Она была девушкой приветливой, но от остальных держалась слегка особняком — ни с кем особливо близко не общалась, о себе не рассказывала, о других не расспрашивала, после работы завсегда скорее бежала домой, никогда не оставаясь ради болтовни с другими девицами или забегавшими к ним молодцами, как делали это остальные подавальщицы. Частенько бывало, что в конце дня она скромно заглядывала на кухню и, краснея, спрашивала, не осталось ли чего из еды, говоря, что подкармливает прибившихся к ее дому псов. Но все знали, что в округе давно уже нет бродячих собак. И всем было так же хорошо известно, что Ташкина семья жила бедно, и еду девушка забирала домой, где ни одна крошка не бывала лишней. Любомира тому не препятствовала, и порой сама предлагала девушке забрать каравай-другой, который сама же и припрятывала до вечера вместе с головкой сыра или какого окорочка, чтобы девушка побаловала своих маленьких домочадцев.
Леона пристыжено зарделась, словно ее поймали на том, что она нарочно подглядывает за срамными делами постояльцев, и, чувствуя себя ужасно от увиденной сцены, быстро отвела взгляд. Стараясь не думать о том, знает ли об этом строгая Любомира, и чего такого наговорил этот мужик Ташке, раз та разделила с ним ложе без свадебного обряда, Леона быстро отошла от окна, села на край крыши, свесила ноги, развернулась и, повиснув на руках, мягко спрыгнула на землю. Не ее это дело.
Встала. Оправила одежду, проверила заплечный мешок, и спрятавшись на террасе, быстро принялась натягивать походные сапоги — обуйся она раньше, бесшумно покинуть спальню у нее бы не вышло.
— И не стыдно тебе, деточка, — проворчал вновь появившийся домовой.
— Стыдно. Но выбора у меня нет, — не отвлекаясь от дела, буркнула девушка.
— Не так тебя Добролюб воспитал. Не так. — Домовой разочарованно покачал головой и исчез.
— Рубаху портить не обязательно было, — обиженно прошептала в пустоту девушка.
— А пусть тебе напоминаньицем будет, — ответила пустота.
Девушка лишь фыркнула. Закончив обуваться, сбежала с террасы и еще раз, оглянувшись, посмотрела на окна — удостоверилась, что ее побег остался незамеченным и, стараясь ступать как можно тише, направилась в конюшню.
Совершенно чистое чернильно-черное небо сияло мириадами пульсирующих звезд, освещая дорогу беглянке.
Флокс, уже оседланный и собранный в путь, громко заржал, приветствуя подошедшую к его деннику девушку.
— Тише, тише дружок, — прошептала она, протягивая другу сладкое яблочко и почесывая по шее.
В дальнем углу большой конюшни, на соломенном тюфяке, укрывшись простеньким кафтанчиком, спал двенадцатилетний мальчонка — помощник конюха. Леона подошла к пареньку и тихонько потрясла его за плечо.
— Эй, малец. Малец, просыпайся.
Парень разлепил глаза и сонно посмотрел на ночную гостью. Сосредоточил зрение… И тут же подскочил, окончательно проснувшись.
— Я потник почистил, коня взнуздал, оседлал, сумы те закрепил, все, как ты и просила! — Бодро проговорил он.
— Хорошо — хорошо, я вижу, — Леона улыбнулась, — ты молодец, Павлош. Спасибо тебе, — она одобрительно похлопала ответственного паренька по спине. — Ты мне дюже как сильно помог.
Пацаненок молча пожал плечами — мол, да чего уж там, дело-то не пыльное. Подумаешь, коня в дорогу собрать. Но от девушки, впрочем, не укрылась легкая польщенная улыбка мальчонки. Павлош к своей работе относился со всей важностью и глубоко в душе гордился тем, что как настоящий взрослый мужик и глава семейства приносит в дом какую-никакую, а копейку.
