— Зря ты с нами не пошла, — довольно протянул он, проводя руками по влажным волосам, — водица — самое то щас!
Леона лишь уныло покачала головой и с легкой завистью посмотрела на довольного искупавшегося мужчину, покрытого бисеринками речных капель. При такой-то жаре ей не меньше остальных хотелось окунуться в прохладную воду и вдоволь наплаваться. Тем более после двух-то дней пути! Но не пойдет же она, в самом деле, вместе с мужичьем голышом купаться?..
— Эй, парень! — крикнул Словцену кто-кто из наемников. По голосу было похоже на Отара. — Ты чего купаться нейдешь?
— А он боится, что коли порты снимет, дак сразу все увидают, что он девка! — громко, чтоб все слышали, ответил Кирьян.
Мужики заржали. Все помнили, как легко Кирьян заломал парня на подходе к лагерю. Леона укоризненно посмотрела на наемника, но ничего не сказала.
— А к слову о девках! Наша-то где? — зычно спросил кто-то из купающихся. И громко позвал: — Эй! Как там тебя…
Мужик замялся и уже чуть тише спросил у своих: — Как ее звать-то?
— Леоной! — подсказал Кирьян.
— Эй, Леонка! Айда купаться!
— А она наоборот — боится, что порты сымет, и мы увидаем, что она не девка, а парень! — заржал кто-то другой. — Уж больно у ней взгляд не ласковый.
— Да на тебя, Мирош, ни одна ласково не глядит! — ответил ему еще один. — У тебя, что лицо, что гузно — одна беда!
Мужики снова заржали.
Леона сникла — нет, она точно не пойдет с ними в воду. Когда обоз только-только завернул к реке на полуденную стоянку, она еще надеялась окунуться, с предвкушением ловя лицом влажный ветерок. Но укромного места поблизости, к ее несчастью, не нашлось. Она думала, правда, отойти подальше и сыскать закуток, где могла бы средь высокой травы спокойно искупаться. Но Бальжин по утру просил ее далеко не отходить и не отделяться от обоза. И она не стала волновать доброго оружейника.
Остальные же, едва расседлали коней и разложили под горячим солнцем мокрые потники, да разошлись по окрестностям дозорные — быстро скинули пропотевшую одежу и шумной гурьбой направились купаться.
Девушка сама отвернулась от реки, как увидела, к чему идет дело. Нет, ей, конечно, как ученице знахарки, не пристало стыдиться чужой наготы и смущенно отводить глаза. Скольких она обмывала в горячке, за сколькими убирала ночной горшок, меняла перепачканные простыни? И мазями не раз приходилось натирать людей. Не стеснялась ведь она их наготы. Да только ж то хворые были, бо́лезные, и не срамно это было. А тут — другое дело...
Да и одно — на других смотреть, а другое — себя показывать.
Ничего, потерпит… Все равно самое горячее солнце они тут, в тени, переждут, а там уже не так палить станет. А как на ночную стоянку встанут, — сходит, наберет в котелок ключевой воды, отойдет с Флоксом подальше да в лесу обмоется.
— Ох, хор-рошо-о, — протянул Кирьян. — Шла бы все ж, искупалась…
— Не пойду я с мужиками, — спокойно ответила девушка, глядя, как взлетает дымчатая грива Флокса, отвлекшегося от привязи и силящегося теперь отогнать от глаз мошкару.
«Может, попытаться сделать ему амулет от гнуса? Умучается ведь. Дома хоть дегтем можно было намазать или отваром пижмы с полынью полить. Да только хватает этого ненадолго… А с собой тот же отвар далеко по лету не увезешь — пропадет, а травы столько в путь не напасёшься... Хотя такое, наверно, сделать-то и не можно вовсе. Небось, если б можно было, то Ружена уж наверняка наделала бы и для своих лошадок с любимой козочкой, и для всех деревенских. Отбоя бы от просителей не было: у всех ведь скот мучается по жаре. А так — наверно…»
