Но уже через минуту им овладело новое чувство, когда «Виллис», гремя рессорами, поехал по булыжной мостовой и он увидел, с каким вниманием машину с военными провожали глазами жители. Одни смотрели на них с большой надеждой, другие с долей сомнения, а были и такие, у которых во взгляде сквозила откровенная ненависть, неудачно притушенная безразличием. Но у всех у них в глазах была заметна настороженность: не получится ли так, что Советы опять уйдут, бросив на произвол судьбы латышский народ, как это было уже в сорок первом году, когда в их страну пришли немцы, а эти сразу удрали, несмотря на то, что в сороковом году обещали нации райскую жизнь; они поверили и проголосовали за вступление Латышской республики в Советский Союз.
«Теперь будет все по-другому… И возврата к прежней старорежимной жизни уже точно не будет, – подумал Илья, с любопытством разглядывая проплывающие перед ним разнотипные лица людей, среди которых ему с друзьями придется долгое время находиться. – Пока лесных недругов не уничтожим, доверять никому нельзя».
Чем ближе они подъезжали к центру, тем улицы становились шире, просторнее, и в двухэтажных домах, крытых коричневой черепицей, на металлических балкончиках были видны стоявшие в глиняных горшках цветы, а снизу, около фундамента, где тянулась узкая полоска унавоженного чернозема, росли какие-то вьющиеся растения, густо усыпанные мелкими цветочками: розовыми, голубыми, белыми, лиловыми. Своими тонкими и гибкими, словно змеи, стеблями они красиво оплетали стены с отвалившейся штукатуркой, доползали до балконов и окон с распахнутыми ставнями, обрамляли проемы цветочными венками.
– Красиво у вас тут, – запоздало ответил Илья, и не потому, что не хотел разочаровать Андриса, а и вправду вдруг проникнувшись непривычной для него красотой латышского городка. – Прямо как за границей.
– А я что говорил! – обрадованно воскликнул Андрис и, не в силах перебороть чувство благодарности, быстро обернулся к Журавлеву, на миг потеряв бдительность.
– Дурила! – тотчас выкрикнул Орлов, стремительно вцепился левой рукой в баранку и умело разминулся с отощавшей лошадкой, уныло тянувшей за собой громыхающую по мостовой телегу с металлическими ободьями на деревянных колесах, груженую парой охапок сочного клевера.
– Тпру, – ошалело заорал перепуганный мужик, одетый в грязную ковбойку и холщовые портки, в соломенной шляпе на косматой голове.
По всему видно, разморенный полуденной жарой пожилой ездок нечаянно заснул и едва не поплатился за свою беспечность жизнью. Он туго натянул левой рукой вожжи, и лошадка, должно быть, перепуганная не менее своего хозяина, резко забрала в сторону, едва не сломав оглоблю.
– Виноват, товарищ майор, – поспешно сказал Андрис, двумя руками крепко вцепившись в руль, выпучив от усердия глаза. На его бледных скулах заиграли желваки, впалые щеки покрыл легкий румянец. – Этого больше не повторится.
Илья из любопытства оглянулся. Лошадь все так же продолжала идти, уныло свесив голову. Прядая ушами, она время от времени отгоняла хвостом оводов и тучи мух, которые так и норовили сесть на ее отощавшие бока, покрытые подсохшим навозом. Мужик, который чуть не устроил столкновение на дороге, опять клевал носом, дремля, уронив руки с вожжами на свои колени.
«Наш мужик почем зря обматерил бы шофера, даже если бы и сам был виновен, а этот смолчал, – с состраданием подумал Илья. – Должно быть, боятся нас. Или до того здесь задурен народ своими прежними господами, что уже и веру в справедливость потерял».
