– Ж-ж-жутко,– шептал мне в лицо и тихо плакал он.
– Потерпи еще немного,– нежно уговаривал его я, глядя прямо в залитые слезами глаза.– Всё будет хорошо.
Остановив свой бег подле огуречной травы, оглядел её, в надежде отыскать не отживший ещё своё цветок. Увы. Обветренные до обезвоживания листья, пух стеблей, снизошедший до колкости… Как жаль! Перевожу дыхание и,– о, счастье!– нахожу вазочку ярко-жёлтого колокольчика, наполненного доверху сочной свежей пыльцой, словно лимонной помадкой или кусочками кукурузы.
– Вот. Забирайся сюда. Подкрепись и передохни. А я пойду.– говорю я и пытаюсь пересадить шмеля на цветок, но тот сопротивляется:
– Не-ет! Стой!
– Что такое?!
– Сил нет держаться. Обожди немного.
И вот, я стою и жду, наклонившись над увядшей плетью ботвы огурца, подле чудом уцелевшего цветка, в смиренном ожидании того, что шмель, торопясь и чавкая, утолит истомивший его голод. В правой руке кусок побольше, как початок. В левой – сладкая крошка. А ногами придерживает меня за перчатку, чтобы не ушёл. У него и вправду мало шансов удержаться на цветке самостоятельно. Слишком ослаб.
Жизнь опутывает событиями своих хитросплетений того, кто хочет оставаться в её пределах. Шмель явно этого хотел. Он преображался буквально на глазах. Встряхнул накидку крыл, оправил жилетку, сдул пылинку с цилиндра. И вот уже, вежливо переступая, подтянул на островок цветка последнюю ногу, что опиралась на ткань перчатки:
– Спасибо тебе!
– Не за что! Я пойду? Ты как, справишься?
– Теперь справлюсь, ещё раз благодарю!
– Ну, я рад! Рад был увидеть тебя снова.
– Гм…
– Не, ну я не в том смысле!
– Да, понял я. Иди уже!
– Иду.
– Ой, нет, постой. Там, в озере. Ты там того… прибери… ладно?
– Угу. – отвечаю я , и вновь иду за сачком.
Доставая из воды сухопарых некогда кузнечиков, бронзовиков , зажмуривших от ужаса глаза и того, о ком попросил меня Шмель, я ощущал не только вполне обоснованную горечь, но и беспричинный стыд. То совесть напоминала о себе. Её угрызения и посещения некстати – наш маленький перманентный ад. Впрочем, во всём есть свой смысл. Нужно только стараться отыскать его… вовремя. Но вот если вовсе не ощущаешь уколов совести, значит потерял её где-то в пути. По дороге за сачком.
Небо нахмурило брови туч, чихнуло прилично сверкнув очами и мы,– кто куда. В подъезд, в тень норки, под небритый участок травы… А тюльпанам…куда им?! Стоят, гордые и невозмутимые. Даром, что цветочки…
Один, шевельнув широкими зелёными плечами навстречу ветру, скрипнул желваками лепестков и замер. Убедившись в намерениях бесцеремонного в своих порывах ветра, прищурился и затих упруго. А другой… рядом, подле, не по примеру, а супротив… Встряхнул ладошками, раскинул их навстречу отрицанию погоды. Мгновение, и вот уже поник. Лишь пара жеваных лепестков удержалось в разумных пределах…
Кто и когда оценит подобное, миру открытость?! Пчела или шмель, другая какая букашка,– и те уж не вымажут щёки в душистой и пряной пыльце…
Наивность, всё-таки, претит всему, что подле…
Дятел задумчиво наклоняет ещё не оттаявшую ветку, немного придерживает, а после отпускает. И, наклонив голову, слушает её продрогший за зиму вой, рассеянно глядит в никуда, рассматривая своё пролетевшее "вчера" и неуловимое "завтра". С каждым днём весны ветка становится всё уступчивее и звук из безнадёжно грубого превращается в оглушительно звонкий. Зайцы, едва переодевшись, вступают в соперничество с неряшливой птицей, чьи крылья постоянно обрызганы рассветом, сопровождая медленное разоблачение родных полян барабанной дробью,– лапами по пню…
