– Я поузнал, – сказал он Леонту. – Павел Иванович Мельников в городе и с утра до ночи ездит по ярмарке, так что пыль столбом. Был на баржах, у Блинова, у армян. Все ждут начальство из Петербурга, а Мельников высоко взлетел и своего не упустит. Но его возит не Василий, а про того давно помину нет, лет десять. Пропал, как в воду канул. Но, может, ты и прав, не зря владычица возвестила тебе свою волю. Мельников-то, слышишь, призвал в город отца Тарасия.
– Настоятель из Керженца? – встрепенулся Леонт. – Где содержится икона?
Его бесцветные глаза прояснились. Мина Михайлович понизил голос.
– Да, стоят в Симеоновской. Может, вправду задумали неладное. Мельников, слышь, затребовал сюда единоверцев, и мать Минодора из Осинок тут. Только ты, парень, не лезь в это дело, плетью обуха не перешибешь. Разве что расспросить.
– Кого? – выпалил Леонт срывающимся голосом, и Мина Михайлович усмехнулся.
– Ну, не Мельникова. Одна бабенка в городе торгует, а раньше была в прислугах у князя Гагарина, пока его не услали на покаяние. Вот уж кто чудил, прости господи. – Мина Михайлович размашисто перекрестился и вздрогнул, прислушиваясь к звяканью на улице. – Эта Лавра была ему первая помощница, мастерица на любой грех, устраивала афинскую жизнь и знает всех господ, а Мельников приятельствовал с князем. – Он сощурил глаза и неожиданно приказал: – Повтори-ка, что было в письме.
Леонт твердым голосом прочитал по памяти письмо еще раз.
– Помогу, – пообещал Мина Михайлович, развернулся и вышел.
Его слова взбудоражили Леонта. Он помаялся, не находя себе места, и в конце концов не выдержал – выскочил на улицу и побрел по темному городу, пугая прохожих, которые шарахались от него в страхе, как от грабителя. Раз он спугнул каких-то темных личностей, которые рассмотрели его с нехорошим интересом, но, оценив его мощное сложение, отступили. Потревоженные собаки ворчали за глухими заборами. Кружа по окраинам, взбираясь на откос и обратно сбегая к реке, он совершенно изнемог, но все же оказался на просторном Ивановском спуске, под которым стелилась, мигая огоньками, необъятная ярмарка. С Волги дуло прохладой, внизу белело уютное Симеоновское подворье с сахарной колоколенкой. Перемахнув через ограду, Леонт оказался на церковном дворе и, пригибаясь, зарыскал между забранных решетками окон, в которых теплился свет. Его безумные глаза исступленно обшаривали внутренности закутов и келий, и наконец он наткнулся в комнатке на двоих, окропленных свечным мерцанием. Старческое женское лицо бледным пятном проступало из темноты, сливаясь с черной мантией и глухим апостольником. Напротив инокини маячила напружиненная мужская фигура, довольно крепкая и внушительная.
Не веря своему везению, Леонт перекрестился, напряг слух и приник к приоткрытому окну, впускающему сладкое вечернее тепло.
– Теперь о деле, матушка, – негромко, но с напором говорил мужской голос. – Зря бы вас не потревожил. Такой случай выпадает раз в сто лет.
В его солидном голосе звучало скрытое торжество. Лицо монахини качнулось.
– Слушаю, сударь Павел Иванович, – прошелестела она.
Возникла пауза.
– Знаю, вы со всякими персонами изъясняетесь свободно, – продолжил Павел Иванович.
– Божией милостью, – ответила монахиня с тихим достоинством. – Не беспокойтесь. Кажется, никогда не подводили наших благодетелей.
– Подарок при вас? – спросил Павел Иванович.
