– Володя! – окликнула Лариса Георгиевна радиоведущего, которому уже две недели как полагалось прийти на прием. – Володя, на минуточку!
– О, что же вы такую тяжесть несете! – Володя подскочил к Ларисе Георгиевне и взял оба пакета.
– Да не надо, вот же мой дом, – растерялась она.
– Я донесу до подъезда, не беспокойтесь.
– А ты помнишь, что тебе пора на приеме показаться? Как самочувствие? Голова кружится?
– Ну теперь меньше, – с нарочитой беззаботностью заявил Володя.
– Ведь врете, у вас же черепно-мозговая. А это серьезно. Нужно наблюдаться, а вы за пять месяцев были всего раз. Заглянете завтра в госпиталь? Сделаем снимки. Я вечером дежурю.
– Да некому меня заменить, – глядя в сторону ответил Володя. – Это в Питере на радио был полный штат. А здесь мы и корреспонденты, и ди-джеи, и звукорежиссеры.
– Ну похоже, вам это нравится, – усмехнулась Лариса Георгиевна. – Хотите, вашему директору позвоню? Госпиталь через дорогу. За час управимся!
– Лариса Георгиевна, вы чудесная женщина и врач. Да некогда мне сейчас по больницам ходить. У нас ЧП, слышали? Вот бегу срочный репортаж делать. Может, кто-то что-то знает…
– А что случилось? – забеспокоилась Лариса Георгиевна, забирая пакеты у Тетерина.
Вдруг она увидела, что к подъезду подходит бледная, промокшая дочь.
– Настя? Ты чего так рано из похода вернулась?
– Петухов пропал, – не поднимая головы, ответила она. – Фонарик мне отдал и заблудился.
– А почему он не пошел с тобой?
– Дрова рубил, спина заболела, присел отдохнуть.
– Так значит, ты последняя видела пропавшего мальчика? – встрял Тетерин. – Расскажи подробнее…
– Володя, не трогайте ее. Вы же видите, она еле на ногах стоит.
– Конечно, все понимаю, – кивнул Тетерин. – Ну, я побежал тогда, надо еще к эфиру подготовиться. Я к вам заскочу на прием во вторник. А Настя, как придет в себя, скажет мне пару слов.
Лариса Георгиевна, поставив пакеты на лестничную площадку и одной рукой придерживая Настю за локоть, возилась с замками. Наконец ключ провернулся. Настя в перепачканных сапогах прошлепала по тесной прихожей сразу на кухню. Лариса Георгиевна поспешно стянула плащ, набросила на вешалку, сдернула ботинки. Грустно посмотрела на дорожку мокрых грязных следов, оставленных Настей. Ничего, чуть позже она подотрет за дочерью. Давно пора поменять старенький линолеум, да руки все не доходят до ремонта.
Настины резиновые сапоги валялись крест-накрест посреди тесной кухни. Сама она немытыми руками шарила в хлебнице. Вытащила завалявшийся рогалик и принялась уплетать его всухомятку.
– Настя! Да подожди, сходи в ванную, приведи себя в порядок, а я завтрак приготовлю.
Дочь, медленно пережевывая хлеб и на ходу стягивая брезентовую робу, поплелась из кухни. Лариса Георгиевна аккуратно выгрузила продукты в холодильник, наполнила чайник, зажгла газ. Заглянула в красно-белую банку с надписью: «Овсяные хлопья», вылила в начищенную до блеска кастрюльку остатки вчерашнего молока, разбавила водой.
Насти долго не было. Наконец вернулась, в домашнем. Бочком протиснулась к хлебнице, опять потянулась за рогаликом.
– Это к чаю, – велела Лариса Георгиевна. – Сначала каша.
– Ну мам…, – вяло запротестовала дочь. – Ненавижу овсянку! Она такая жидкая, и вкуса никакого.
– Зря ты так, очень полезно и питательно. Садись за стол, а то остынет.
Настя присаживаться не спешила, смотрела, сколько мать положит ей в тарелку.
