Мне только-только шестнадцать исполнилось, когда после изгнания поляков Новогрудок ненадолго перешел в БССР. Отец стал сотрудничать с советской властью, но кто-то поджег наш дом, отец исчез куда-то, поговаривали, что его убили и закопали в лесу. А мне пришлось по милости закройщицы Ядвиги Францевны ночевать в закутке ателье. Кто-то сказал об этом мадам Этель и она вызвала меня в свой кабинет.
Надо сказать, что она была неплохая женщина и даже пригласила к себе на проживание. Выделила спальное место рядом с ее старой матерью, с уговором, что я буду присматривать за ней ночью: если нужно горшок подать или водички поднести. Старушка была уже очень стара и плохо соображала. Так и повелось: ночью при бабушке, а днем в ателье. Но это продлилось не долго, через несколько месяцев мать Этель Моисеевны умерла, а я так и осталась проживать в хозяйском доме. – Фрося опять погрузилась в воспоминания.
– Этель Моисеевна была вдовой с единственным сыном, моим ровесником Эмилем, а было нам тогда по шестнадцать лет. Парень, я тебе скажу, был необыкновенной красоты: высокий, стройный, с копной вьющихся волос и с голубыми, как небо глазами. Когда я увидела его впервые, у меня сердце сжалось и ноги подкосились. Он заметил и улыбнулся мне широко так, приветливо. Он хотел стать раввином в синагоге, где его обучали. У нас ведь в Новогрудке много евреев до войны проживало и синагога была.
Конечно, я ему была не пара. Он из богатой семьи и я – ни кола, ни двора. С самого начала было ясно, что мы не предназначены друг для друга, но сердцу не прикажешь, когда в нем поселилась любовь. Мы стали тайно встречаться. Он приходил ко мне ночью, когда мать спала. Слаще тех ночей ничего в моей жизни не было и не будет. – Фрося опустила голову.
Потом пришли немцы и почти всех евреев нашего города перебили. У меня до сих пор перед глазами этот ужас стоит: Дети, старики и лай овчарок… Кто помоложе и покрепче, – того в гетто. Этель Моисеевну расстреляли, а сын Эмиль в гетто попал. Мне никогда не забыть его глаза, когда их арестовывали. Меня тоже арестовали, как дочь отца, сотрудничавшего с советской властью. Били, конечно. Хотели устроить показательную казнь надо мной и еще с несколькими арестованными. Мне учитель из гимназии помог. Молодой поляк, преподаватель немецкого языка, что устроился к немцам в комендатуру переводчиком. Он мне помог бежать, сказал, как найти партизан в лесу. Два дня я скиталась по болотам пока вышла на них. Мне поначалу не поверили, но я сказала, что мне нужен командир Волков, я от Ивана Кузьмича и меня проводили в отряд, где я целый год пробыла. Помогала готовить еду, одежду ремонтировать, пока сама не заболела тифом и меня не перебросили за линию фронта. —
– А, что было потом, Фрося? – в нетерпении спросила Люся.
Фрося, повела плечами, будто от озноба:
– Об этом как-нибудь после. Я тебе и так много рассказала. —
– И как ты смогла? После такой любви… —
– Ты, о чем? О Тимофее Егорыче? Вот, смогла… Егорыч мне жизнь дал: прописку в Москве, эту комнату. Ведь я была на оккупированной территории и в моих документах много вопросов у начальников. Не могла я ему отказать. Слаба я… устала скитаться. Пришлось уступить. Кто-то донес его жене, а она ко мне: – Оставь моего мужа или из Москвы вылетишь. А у Егорыча двое детей-подростков, да и не нужен он мне был. Я даже рада, что он ко мне ходить перестал. Перевели его на другой участок. —
