Лето печали - страница 14

Максим Михайлович взялся за фаберовский карандаш.

– Если это маньяк, то преступник ведет себя непоследовательно, – сказал он Тоби. – Маньяк должен был оставить центр на потом. Хотя попадаются и непоследовательные сумасшедшие.

Отметив знаками вопроса восток и юг, Сабуров зашелестел протоколами полицейских врачей.

Ночной ливень смыл с Лондона неприветливую хмарь. Покинув метро на станции Слоун-сквер, Максим Михайлович зажмурился от яркого весеннего солнца. Белгравия не походила на дешевый Блумсбери, где обретались вчерашние студенты и артистические, как их называла квартирная хозяйка Сабурова, типы. Здесь тоже хватало художников и литераторов, только в Белгравии селились творцы более высокого полета.

По брегету Сабурова до появления экипажа с его напарником оставалось минут десять. С городским транспортом ему сегодня повезло. Клерки отправились на работу, а привилегированные классы пили кофе в постели. Омнибус появился по расписанию, а вагон метро блистал почти полным отсутствием пассажиров.

Пользуясь неожиданной свободой, Максим Михайлович успел не только прочесть письмо Амалии, как он про себя думал о фрейлейн Якоби, но и свериться с записями в начатом вчера дешевом клеенчатом блокноте.

– Привычка свыше нам дана, замена счастию она, – пробормотал Сабуров. – Хорошо, что в Лондоне тоже продают такие записные книжки.

Грохот поезда и едкая гарь за окнами нисколько ему не мешали. За полтора года жизни в Лондоне Максим Михайлович привык к подземной железной дороге, уходящей в тоннели только в центре города.

Сабурову подумалось, что в Санкт-Петербурге такое окажется невозможным.

– У нас все плотно застроено, – хмыкнул он. – Надо либо рыть вниз на полверсты, либо пускать поезда над крышами на манер прожектов мсье Жюля Верна. Более того, казенные деньги разворуют, и мы останемся с дырами в земле вместо городской железной дороги.

В Париже разговоры о строительстве такой пока оставались разговорами, но фрейлейн Амалии, обосновавшейся рядом с Люксембургским садом, неподалеку от Сорбонны и лаборатории профессора Пастера, и не надо было никуда ездить. По словам девушки, парижские квартиры проигрывали берлинским в размерах, однако у нее появился вид на городские крыши и балкон.

– Где я развела петрушку, мяту и посадила гиацинты, – читая письмо, Сабуров невольно улыбнулся. – Знаете ли вы, что химики создают искусственные удобрения? Нельзя полагаться только на гуано, даже с его неиссякаемыми запасами. Профессор фон Либих заложил основы агрохимии в знаменитой книге ««Органическая химия в ее применении к сельскому хозяйству и физиологии». Я в меру своих сил использую гиацинты, как экспериментальную площадку…

Сабуров очнулся от резкого голоса уличной девчонки.

– Гиацинты, фиалки, примула, – ему под нос сунули плетеную корзинку. – Возьмите для дамы, сэр.

Тоби заплясал на поводке, приветствуя цветочницу. Девчонка робко потрепала пса за ушами. Вспомнив убитую в Баден-Бадене Аннеле, Сабуров пожелал бедняжке достойного погребения. Он, впрочем, понимал, что девочку, как и ее старшую сестру в Петербурге, скорее всего похоронили Христа ради во рву для бедняков.

Отсчитав медяки за ненужный букетик фиалок, Сабуров вытащил из записной книжки полицейские портреты.

– Получишь серебро, если внимательно на них посмотришь, – сказал он. – Может быть, ты видела кого-то в округе?

Цветочницы болтались по одним и тем же местам, а глаз у малышек бывал зорким. Шмыгнув сопливым носом, девочка ткнула обгрызенным ногтем в набросок, изображающий мисс Перегрин.