– Именно так они и выглядели, у вас верная рука.
Парень в лихо замотанном вокруг шеи шарфе и наброшенном на узкие плечи пальто поднял карандаш.
– Обычно я работаю в Олд-Бейли, мистер Гренвилл. У судебных художников острый глаз, у нас мало времени. Вечерние газеты требуют свежих рисунков, а в «Иллюстрированных новостях полиции» печатают наброски мест преступлений.
Он повертел эскиз с уродливым лицом, напоминающим туземную маску над камином Сабурова.
– Похож на Франкенштейна, – заметил парень. – Однако девушка очень красивая.
Максим Михайлович нехотя согласился:
– Очень.
Ему пришло в голову, что наброски можно показать мистеру Генри Джеймсу.
– Но вряд ли ее сиятельство княжна маячила рядом с мисс Перегрин, – хмыкнул Сабуров. – Она слишком осторожна. Однако дамы переписывались и остается проклятая фотографическая лаборатория.
Сабуров представлял себе, что за снимки обрабатывались в потайном чулане.
– Очередная мерзость для удовлетворения низменных инстинктов преступников, – он вздохнул.
Сабуров хотел встретиться и с другими знакомыми мисс Перегрин, в надежде, что они узнают мистеров Январь и Февраль, у которых во рту остался тот же знак. Теперь Пьетро Дорио хотя бы не отрезал языки своим жертвам.
Разглядывая крохотный, но четкий символ на обрывке бумаги, Сабуров насторожился.
– Погодите, – сказал он Грину. – Занимайтесь клочком. Мне в голову пришла одна мысль, надо отправить курьера на Пэлл-Мэлл. Я вернусь и вы прочтете мне записку, вернее, немногое, оставшееся от нее.
Под тусклым газовым фонарем в коридоре Максим Михайлович опять рассмотрел вычерченную второпях карту Лондона.
– Я был прав, – его пальцы заледенели. – Три убийства – только начало. Нас ждет больше жертв, они хотят наложить на Лондон кровавую печать Цепи, но мы такого не допустим.
Сунув блокнот в карман сюртука, он спустился в участок, где за дубовой дверью стрекотал телеграфный аппарат.
Мистер Браун, постукивая тростью, прошелся по скрипучим половицам.
– Я погорячился, назвав это лабораторией, – усмехнулся чиновник. – Надеюсь, что доктор Якоби приедет сюда не с пустыми руками, мистер Гренвилл.
Сабуров уверил его:
– Непременно. Я ожидаю ответной телеграммы из Парижа сегодня вечером.
Максим Михайлович надеялся, что фрейлейн Амалия никуда не уехала. Девушка работала над новыми красителями и часто посещала текстильные фабрики. Сабуров решил, что одинокая барышня, пусть и с цюрихским докторатом, вряд ли станет разъезжать по провинции, где такое еще считалось неприличным.
Степень фрейлейн Амалии обошлась ей малой кровью. Швейцарские профессора знали ее отца.
– Многие учились у него, – написала девушка. – Наука, как и в средневековье, остается цеховым делом, но я сожалею обо всех даровитых женщинах, не сумевших пробиться за частокол косности.
Фрейлейн Амалия провела в Цюрихе только год. Работая в университетской лаборатории, девушка умудрялась и навещать Германию.
– В Гейдельберге я познакомилась с замечательной русской студенткой, – написала Амалия. —Ей всего девятнадцать, однако она твердо решила стать профессором математики. Фрау Ковалевской пришлось фиктивно выйти замуж, чтобы получить заграничный паспорт, – перо Амалии словно запнулось. – Хорошо, что в Европе такого не требуется.
Она продолжила с новой строки.
– Зимой следующего года фрау Ковалевская едет в Берлинский университет. Я предложила ей остановиться в моей квартире. Я, кажется, окончательно влюбилась в Париж и собираюсь здесь остаться.
