— Значит так, Виктория! — подводит итог нашей беседы Алексей Викторович. — Послушал я твоего хахаля, подумал. Он, конечно, складно поет, заслушаться можно, да только веры ему никакой. Ты уже взрослая, замужем побывала, так что живи, как хочешь, да только родительского благословения на отношения с этим тунеядцем от нас не жди!
— Не жди, не дадим! — часто кивает тетя Тома. — Не верим мы ему, и ты не верь!
— А ты помолчи пока, Томка! Тебе слова не давали! — Викин отец стукает кулаком по столу и звенящим голосом выносит вердикт. — Спекулянт… Бизнесмен хренов! У нас с матерью в его годы уже комната, какая-никакая, да своя, была! Гараж! Дача! Ты обута-одета-накормлена, да и Витек на подходе… И все мы с твоей мамкой сами тянули, всю жизнь лямку тащим и не жалуемся! А этот чего? Голь перекатная! Он за твой счет пытается выбраться из той задницы, в которой оказался по своей лени беспросыпной. Небось, и на работу к себе ты его устроила? А начальство увидело, каков балаболка, да и погнало в шею? А ты все байкам егошним веришь? Или нарочно прикрываешь? Головой думай, Виктория, а не передком! У него на то и расчет: охмурить, окольцевать, на твоей шее вылезти, да жену свою заменить, чтобы постель грела! Увидел, что баба при должности, при квартире собственной, не страхолюдина — вот и решил в лямур сыграть! Чтобы ноги этого лодыря в моем доме больше не было.
Последние слова он произносит тихо и размеренно, и от того смысл их особенно страшен — не на эмоциях человек говорит, а рассудив все по-своему и приняв окончательное решение.
Ваша репутация у Алексея Викторовича Коваля понизилась!
Текущее отношение: Враждебность 10/30.
Вам нанесен критический урон словом: −50%% к духу и уверенности.
— Дядя Леша… — смахнув убийственные уведомления, я еще пытаюсь хоть как-то исправить неисправимое, но он качает головой, не желая слушать.
— Я все сказал, — тихо говорит он. — Пошел вон из моего дома.
Медленно, не веря происходящему, встаю, чтобы уйти, но едва не падаю — меня знобит, тошнит и накрывает слабостью. Взгляд мой туманится, и мне хочется протереть глаза, чтобы стереть с них эту непонятную пелену.
Сообщение о рухнувшей перед Викиной матерью репутации я убираю, не вчитываясь, и так понятно, что муж и жена, в данном случае, — одна сатана.
Моя девушка, тем временем, удерживает меня под локоть и, сидя прямо и глядя в одну точку, говорит ровно, рублено и без эмоций:
— Филипп, подожди. Ксюш, собирайся. Поедем домой.
— Вот еще чего не хватало! — возмущается ее мать. — Нечего ребенку в одном доме с чужим мужиком делать! Срамота, господи!
— Мама! — вскрикивает Вика, и я замечаю слезу на ее щеке.
— Да я тебе уже тридцать лет мама! А только Ксюху не дам. Разойдешься с этим, тогда заберешь. Каникулы у девочки, нечего ей в городе делать! Здесь и еда здоровее, и воздух…
— Мама, не плачь, — утешает Вику дочь.
Вика, поцеловав ее в щеку, мягко отстраняется, резко, с грохотом отодвигает стул, встает и тащит меня к выходу.
— Подожди, Вик… — делаю попытку остановить девушку, но она вырывает руку.
— Жду в машине, — бросает она и уходит, хлопнув дверью.
Я не могу уйти вот так, опозоренный домыслами ее отца. Понимаю, что любое слово будет воспринято, как желание выбелить себя, но мне надо как-то сгладить момент расставания, не сжигая мосты окончательно.
— В ваших словах, Алексей Викторович, не было правды, но, как я и говорил, оправдываться не буду, все равно сейчас ничего не докажу. Пройдет время, и сами поймете, что ошибались. Спасибо за гостеприимство. Тамара Сергеевна, у вас чудесные пельмени, в жизни таких не ел!
