Розенберг даже вздрогнул от того, как мальчишка произнес это слово. Он бы и сам произнес его так же, с теми же брезгливыми интонациями. Но ему было семьдесят два, а этому мальцу – смешно говорить сколько, и за его плечами была Гражданская, Великая Отечественная и пятнадцать лет лагерей по «58-прим» с последующей реабилитацией, и он хорошо знал, что такое «провокатор».
– Идите, Краснов, – сказал Розенберг устало. – Идите с Богом, в которого вы не верите, и Он, позвольте заметить, от этого никак не пострадал. Не вводите меня в искушение. Года мои не те, и ничего хорошего из этого не получится.
Костя не тронулся с места.
– Ну что вы от меня хотите, Костя? Что вы от меня можете взять? Вы молоды, вы верите в светлое будущее…
– Дело в том, – сказал Краснов, – что я как раз не верю. Не могу. То, что я знаю, то, чему меня учат, – это как сказка. Я или докопаюсь сам, или верить перестану. Это в геометрии аксиомы, там без них нельзя…
– Скажу больше, молодой человек, – перебил его Розенберг, не сдержавшись, – в истории, как в науке, аксиомы невозможны. Принимая что-то за аксиому, вы лжете и создаете столбовую дорогу для последующей лжи. Свершившийся факт нуждается только в анализе и понимании, а не в толковании. Просто ваши кумиры были другого мнения, а оно, как известно, основополагающее. Кстати, вы в Бога не верите по той же причине?
– Я не верю в то, что не могу понять… Розенберг рассмеялся.
– А в электрон? Деление ядра? ДНК? Вы уж простите, тут уж я не верю, что у вас полная ясность. Давайте договоримся, молодой человек, воздерживаться от крайних суждений и формулировок, если уж вы хотите со мной общаться. На бюро своего комитета можете быть категоричным, а меня от этого увольте… Категоричность, на мой взгляд, есть признак неинтеллигентности и ограниченности. Ваше мнение – есть ваше мнение, а монопольным правом на истину никто из живущих на этом свете, увы, не владеет. Условие первое: в беседах со мной употребляйте, будьте добры, формулировки типа «я думаю», «я полагаю», «мне кажется», «это сугубо мое мнение» без ссылок на известные вам авторитеты. И без цитат. Цитата – материал для раздумий, а не доказательство. Вопрос к вам – почему?
– Я думаю, – сказал Костя, – потому что цитата – это чье-то личное мнение. Глупо принимать мнение за аксиому. – И поспешно добавил: – Мне кажется…
– Я купил, – улыбнулся Розенберг и написал на клочке бумаги несколько слов. – Это мой адрес. Приходите в любой день после семи. Это недалеко. Знаете, молодой человек, у меня впечатление, что Бог дал мне под конец жизни еще одного ученика, который хочет знать. Грешно было бы вам не поверить. В конце концов, я старый человек, мне бояться нечего. А вот вам есть чего бояться. Вы, прежде чем идти, подумайте хорошо…
– Я уже подумал.
– Надеюсь, у вас это в привычке. Вы тайну хранить умеете? Впрочем, какая разница? Можете не отвечать, – он махнул рукой. – Старый я дурак…
Они встречались почти каждый вечер. Старик жил один, в однокомнатной гулкой сталинке, холодной и сырой с января по январь, с высокими потолками и рычащей газовой колонкой в кухне над умывальником. Три стены из четырех были заняты книгами до самого потолка, полки громоздились в коридоре и на кухне, над столом тоже был застекленный книжный шкафчик. У четвертой стены, рядом с балконной дверью, помещалась раскладная тахта, пол закрывался старым, но не потерявшим окраску, огромным ковром, на котором разместились два потертых глубоких кресла и столик с растрескавшейся политурой. Стоял в углу допотопный приемник «Балтика», на нем примостился телевизор «Электрон», подаренный Розенбергу к семидесятилетию сослуживцами. Но старик включал его редко.
