– Да знаю, знаю…
– «Вы, Тоцкий, не умничайте, у нас уже сложилось о вас вполне определенное мнение. Вы идеологически вредный тип, и мне лично непонятно, как вы доучились до пятого курса». – «Что тут непонятного, – говорю, – учился-учился и доучился. Я, если вы помните, Иван Федорович, физик по образованию». Тут опять Калмыкова, уже злее… «Вы, Тоцкий, человек без образования пока. И имеете шанс его так и не получить». Я сделал невинные глаза и спрашиваю: «Из идеологических соображений?» Она величаво так, царственно кивает. Ну, думаю, сейчас я устрою бенефис, мать вашу, я вам запомнюсь, как кошмарный сон. «Можно, – спрашиваю, – узнать, в чем, собственно, меня обвиняют?» – «Можно, – говорит Коляда. – Вы, Тоцкий, постоянно позволяете себе идеологически опасные высказывания, в неприглядном свете выставляете уважаемых всеми людей, критикуете политику партии и правительства. Я считаю, что среди советских студентов вам не место. Вы, Тоцкий, неблагодарный человек. Страна вас вырастила, выкормила, дала вам возможность учиться, а вы о нас неуважительно отзываетесь».
Тут меня замкнуло. Копец! Планка упала – и все. «Во-первых, – говорю я, – вы мне ничего не давали. Вырастили и выкормили меня мои собственные родители – на две инженерные зарплаты. А что касается образования, то моя семья платит налоги и, как известно из курса экономики, оплачивает этими деньгами социальные программы».
Калмыкова стала слегка багроветь, а Коляда не унимается: «Ваше образование стоило государству сорок тысяч рублей…» – «А оно могло сэкономить эти деньги, – говорю, – на вашей зарплате. Я физик, а не идеологический работник».
Тут Калмыкова как заорет. Пасть открыла, красная вся, слюна летит… «Вы прежде всего советский студент!» – «А можно, – отвечаю, – без титулов. Просто студент, мне, честное слово, хватит». – «Вы ведете себя вызывающе!..» – «Не может быть, а я и не подозревал». – «Вы мыслите не по-социалистически!» – «Вы мне льстите!» – «Вы не получите диплома…» – «Вот это действительно огорчает». – «И у вас будут неприятности!» – «Они у меня уже есть».
«Вы отдаете себе отчет, – вкрадчиво так говорит Коляда, – в том, что только что заработали «волчий билет»?» – «Да оставь его, Иван, – рычит Калмыкова, – он теперь и дворником не устроится, я ему обещаю». – «Таких как вы, – говорит Коляда, – надо лечить или гнать из страны в три шеи». – «Пройденный этап, Иван Федорович, устаревшие методы. У нас теперь гласность, ускорение и перестройка». – «Ну что ж, – отвечает Коляда, – поживем – увидим. Вы свободны». – «Это я и так знаю. Разрешите зачетку?» – «А она вам больше не понадобится, Тоцкий, – заявляет Калмыкова. – Вы бы ехали в свой Израиль, там вам выдадут новую. Вам там самое место». – «Мадам, – говорю, – я счастлив, что вы антисемитка. Если бы вы были еврейкой, я бы повесился от стыда». И иду к дверям. Потом, уже на выходе, не выдержал и добавляю: «Привет от меня Лидии Матвеевне. Передайте ей, будьте так любезны, что некоторые ее черты я запомню на всю жизнь».
– И дверью, небось, хлопнул? – спросила Диана.
– Ага. Штукатурка посыпалась.
– Дурак ты, братец, – сказал Костя. – Настоящий, круглый дурак. Они тебя затравят, как зайца.
– Послушай, Краснов, – жестко сказал Тоцкий, – рано или поздно это все равно бы случилось. Случилось сейчас. Ну и хрен с ним. Я же знаю, ты такой же верный коммунист, как я араб. Я от тебя запах соответствующий слышу. Ты умный и злой. Ты их враг. Но трус. И можешь на меня обижаться, если тебе угодно. Ты будешь молчать, а я молчать не могу. Я так устроен. Мне душно, Краснов.
