– Ей в детскую комнату милиции надо! – подала голос библиотекарша, но на неё не обратили внимания.
Директриса кивнула. Вернее, пятно, которое я считала директрисой, сделало что-то похожее на кивок.
– Только вы останьтесь, Евгений Сергеевич. Игнат проводит.
На этот раз меня подняли легко, одним движением подхватив за подмышки. Потом Игнат обвил мои плечи и потащил к выходу из библиотеки. Я не пыталась вырываться, но держали меня крепко. Я отстраненно подумала про синяки, болью наливающиеся на запястьях. Кажется, на плечах будут такие же.
Мы миновали треть пути, когда парень чуть ослабил хватку. Я повела лопатками, пытаясь ослабить зуд и дрожь в теле. Мой конвоир ничего не говорил, и молчание раздражало меня. Тишина в коридорах корпуса была гнетущей, напрягала больше, чем любой скрежет мела по доске. Но я понимала, что нам не о чем говорить: он был в роли доблестного рыцаря, спасшего принцессу, а я – дракона. Я улыбнулась. По такой логике, Раису Аркадьевну можно считать главной героиней, прекрасной невестой, сразившего мечом или кулаком злодея.
Игнат не отреагировал на мою усмешку. Но я чувствовала, как он напрягся. К кабинету он практически дотащил меня на буксире. После стука в дверь, он втянул меня внутрь, коротко отчитался о ситуации и поспешил ретироваться.
***
Он быстро выводил ручкой слова на бумаге. Почерк резкий, дерганый, будто его било судорогой прямо во время письма. Скрип стержня наводил меня на мысли о самоубийстве. Мне очень сильно хотелось попросить его перестать давить на ручку и избавить меня от этих страданий. Но я видела среди бессвязного набора букв, которым мне казался его почерк, как появляется моё имя, дата рождения, после которой он поставил дефис. Он нервно дернул рукой и перешёл на другую строку, надеясь, что его ошибку не заметят.
Он постоянно прерывался, чтобы расписать ручку. На листе сбоку появлялись звёзды, проволочки и схематичные цветочки. Я с любопытством следила за его попытками не прерываться и держать ручку под другим наклоном. Он вынимал стержень уже раза два, дул внутрь, продвигая чернила ближе к кончику. Но через минуту в словах снова появлялись проплешины: моя фамилия написана бледно и половина соединений между буквами потерялись среди белизны листа.
Иногда он отрывал взгляд от стола и испытующе смотрел куда-то в середину моего лба. Я невольно ловила себя на мысли, что хочу закатить глаза и тоже посмотреть себе на лоб. Но начинать разговор он не спешил и всё писал что-то на своём листочке. Не думаю, что моя биография из личного дела занимает больше, чем одну треть листа. Но он своим ужасным почерком измарал уже больше половины.
Я провела в этом кабинете уже около двадцати минут, но мне так и не сказали ни слова. Мужчина с самого начала, как Игнат запихнул меня и усадил на стул напротив него, молчал и лишь кивал головой.
Наконец он окончательно отложил в сторону листок и пододвинул к себе книжку, которую недавно положил на стол куратор, зашедший проверить меня. Из середины книги торчал нож, словно кинжал из груди убиенного рыцаря. Наверное, если чуть-чуть покачать лезвие, то из книжной раны бы тоже полилась кровь, только чёрная.
Наши мысли, кажется, пришли к консенсусу, и он, бросив взгляд в мою сторону, аккуратно вытащил нож из обложки. Ни кровь, ни чернила не хлынули из книжной раны.
– Чем вам не угодил Шолохов?
От него я ожидала любого подвоха.
