Я понятия не имела, что папа когда-то играл в оркестре, и, поскольку брюки были узкими в талии, решила, что они принадлежали кому-то другому. В этих штанах – в комплекте с накрахмаленной белоснежной рубашкой и парой подтяжек в красно-бело-синюю полоску – я чувствовала себя аццкой королевой, выходя из дома тем злополучным утром.
– И рубашка… – с запозданием добавил он, глядя на некогда ослепительно белую манишку, насквозь пропитанную потемневшей заскорузлой кровью. Я ощутила, как ткань липнет к коже.
Папа поднял глаза и наконец заметил Вальтера.
– Здравствуйте, – произнес Вальтер и протянул ему руку.
– Юнас, – представился папа, сжав его руку так, что костяшки побелели. Была у него такая дурная привычка.
– Вальтер, – ответил Вальтер, ни одной мышцей лица не выдав страданий человека, кисть которого зажата в тиски. – Я преподаватель Майи по художественному мастерству и… скульптуре. Это на моем занятии она…
Он замешкался.
– …отпилила часть пальца.
Папа перевел взгляд с лица Вальтера на кровавое пятно на его футболке, затем повернулся ко мне. Он взял меня за руку и недоверчиво осмотрел повязку.
– Майя… – произнес он.
В голосе его сквозило больше разочарования, чем тревоги. Он почесал голову, поднялся и отвел Вальтера в сторону. Встав ко мне спиной, он обеспокоенно выдавил из себя:
– Вальтер… вы думаете, это она нарочно?
Вербализация страха
– Нет, ну у тебя с головой вообще в порядке?! Конечно, я не нарочно!
Я встала было в дверях, но папа протиснулся в квартиру и рванул в туалет. Я с силой захлопнула входную дверь, задев при этом пальцем о косяк. В глазах потемнело. Анестезия явно начала отходить. Я скривилась от боли. Зеркало в прихожей отразило мою перекошенную физиономию под длинной черной челкой. Я отметила, что волосы по бокам отросли до безобразия. Срочно брить!
– А я откуда знаю? – крикнул отец из ванной.
– Закрывай дверь, когда идешь отлить!
Не успела я произнести эти слова, как в ушах застучало, будто включили усилитель. Такой дробный металлический стук.
Пила. Пронзительный оглушительный визг.
Стук металлических зубцов о камень.
Плоть. Обнаженная, беззащитная.
Кровь – ручьем, струей, брызгами.
Взрыв снаряда. Боль.
В глазах замелькали молнии. Я заморгала, чтобы прийти в себя, но меня не отпускало. Пошатнувшись, я села на корточки. В ушах по-прежнему стучало. Я ухватилась было за дверной косяк, но промахнулась и чуть не упала, плюхнувшись на задницу. Я зажмурилась, но молнии продолжали мелькать под закрытыми веками. Еще немного посидела – по ощущениям, несколько минут, хотя вряд ли, конечно, на самом деле так долго. Постепенно я начала приходить в себя. Молнии исчезли, стук в ушах начал стихать, как будто кто-то прикрутил звук, а потом и совсем выключил. Остались только слабость и головокружение. Да что со мной такое творится?
Я принялась расшнуровывать ботинки. С одной рукой дело шло убийственно медленно. Послышался шум спускаемой воды, потом – струи́ из крана – две секунды, не больше. Папа вышел из туалета, вытирая руки о джинсы. Я представила себе, как разбавленная водой моча впитывается в ткань. Он скинул с ног кроссовки и швырнул куртку на галошницу.
– Ни один дурак не станет отпиливать себе палец назло, – ядовито произнесла я.
– Ну, я подумал, вдруг тебе плохо.
Да за кого он меня принимает? Мы вообще знакомы?
– Может, я и не пребываю в эйфории дни напролет, но это не значит, что я стану добровольно себя калечить!
