Эрика напряглась. Ни звука. Осторожно поднесла томик к уху. Тишина. Подушечки пальцев не покалывало, по коже не гулял холодок, и в голове не было никакого пения и даже лёгкого шума прибоя.
– Не знаю, кто ты, – обратилась девочка к книге. – Но я подстригу Шкуре усы, если ты окажешься справочником садовода.
Книга опять промолчала. Как и подобает обычным книгам, она предпочитала хранить интригу под обложкой, а открывать секреты на последних страницах.
– А если ты, что даже хуже справочника садовода, занудная нравоучительность из тех, которыми любят пичкать в школе, я скормлю тебя Пирату!
И дабы подкрепить свою угрозу, Эрика на вытянутых вперёд руках направила томик в угол, где стояла клетка с грызуном. Крыс жалобно пискнул, просовывая носик между прутьев.
– Ой, прости, малыш! – Эрика положила книгу на стол, бросилась к клетке и открыла дверцу. – Столько часов один взаперти! Прости-прости-прости!
Крыс юркнул к ней на руку, забрался на плечо и защекотал усиками шею. Эрика хихикнула, поглаживая любимца и выуживая из кармана орешек из торта.
– Ты же знаешь, что па категоричен и, когда я работаю с книгами в его кабинете, ты должен сидеть в клетке.
Пират, похоже, знал. Он вообще был на редкость сообразительный грызун, даже на фоне своих умнейших собратьев. И Эрика часто представляла, что он сбежал из лаборатории и, возможно, даже был родственником Элджернона[17]. Иначе откуда такой необычный во всех отношениях крыс оказался один на улицах Корвинграда?
Это было одно из любимых воспоминаний Эрики, и она с радостью нырнула в него. Подальше от пляшущего от переживаний сердца, горького привкусу обиды на языке и предательского пощипывания в носу.
В то позднее утро, за несколько дней до Рождества, выдалась небывало тёплая погода. Снег плавился в лучах янтарного солнца, на каменных мостовых образовались лужи, птицы заводили трели… А ночью зима вцепилась в эту оттепель так, что все горожане на утро срочно достали ледоступы.
Эрика и отец спешили в тот день на книжную барахолку. Па надеялся ухватить песни Диккенса[18] или письма Рождественского деда[19]. Он всегда возлагал сезонные надежды и радовался как ребёнок, обнаружив заветное. И тут прямо над их головой спланировал крупный чёрный ворон, птица пронеслась так низко, что девочка вскрикнула и выронила сумку. Разноцветные ручки покатились по плешивой, в ледяных струпьях, мостовой, и Эрика принялась их собирать, шаркая шипами на ботинках. И вот, когда она потянулась за фиолетовой единорожной-прописушкой (для каждой ручки было своё назначение и название), то замерла. Перед ней, в стянутой морозом луже, лежало маленькое пушистое тельце.
На глаза Эрики навернулись слёзы. Отец, увидев замешательство дочери, подошёл и присел рядом. В его руке было три ярких карандаша и одна прозрачная ручка.
– Бедняга, – наконец рассмотрел зверька отец. – Печально, не дожить до Рождества и пропустить всё веселье. Не пожелал бы такого даже крысе.
– Такой красивый, – прошептала девочка, разглядывая перламутровую шкурку, покрытую инеем.
Слезинка сорвалась с её щеки и упала на голову крысёнку.
– Он дёрнул ухом! – воскликнула Эрика, и цветные ручки разлетелись по улице во второй раз. – Он живой!
В тот день они так и не собрали рассыпанные ручки и карандаши, не добрались до книжной барахолки и не нашли заветные песни и письма. Зато побывали в кабинете ветеринара, зоомагазине, обзавелись клеткой для грызунов и инструкцией по содержанию.
