Эрика вздрогнула, мотнула головой и вынырнула из воспоминаний. Отец что-то говорил ей, но она так глубоко задумалась, что не слышала. Ему пришлось взять её за плечи. Видимо, она опять замерла. Опять истуканилась.
– Всё хорошо, обезьянка? – в его голосе было волнение.
– Да, па, – вывернулась из его рук Эрика. – Всё норм, просто задумалась. Показывай, какие книги нюхать.
Глава 2,
в которой Эрике предстоит выбор
И оказывается, что свобода – вещь весьма обременительная и энергозатратная
«Всё, что случилось со мной в жизни, произошло благодаря или вопреки книгам», – говорил па, и за этой фразой следовала очередная «бумажная» байка.
В репертуар любимых, конечна, входила история о его встрече с матерью Эрики.
– Безусловно, мы встретились там, где и должны! – говорил отец, листая фотоальбом. – На книжной ярмарке. Я искал книги, а она читателей. Жозлин была тогда писательницей в лучшей своей поре: полной надежд, энергии и желания покорить мир.
– А что случилось потом? – спросила Эрика, любуясь счастливыми лицами родителей, и особо – фотографиями с их морской поездки втроём.
– Жизнь, обезьянка, – улыбнулся отец, но радости в этой улыбке не было. – Что бы ни происходило от начала и до конца – это всегда жизнь.
Девочка почесала лоб и решила, что это не ответ. Но переспрашивать не стала. Па просто не готов пока рассказать об истинных причинах. Взрослые всегда прячутся за нагромождением фраз. Слова-камни годятся не только, чтобы кидать ими в других, но и чтобы возводить стены. Одни стены отгораживают от людей, другие от реальности, а третьи от самого себя. Но даже в стенах есть щели и потому надо всего лишь внимательно слушать.
Эрика ждала, и кусочки прошлого врывались из-за воздвигнутых стен в настоящее, оседали лепестками и складывались в узоры. Эрика родилась среди книг. Более того, пока Жозлин, ждала появление дочери на свет, она писала очередной роман. Всё свершилось одномоментно. Рукопись отправилась к редактору в тот же день, как сама Жозлин – в роддом. Шёл дождь, выл ветер, старые деревья трещали и падали. Давно Корвинград не сотрясался под силой стихии. В Вороньем Городке были ужасные пробки, карета скорой ехала целую вечность, а когда наконец-то добралась до вороньего госпиталя[11], мать Эрики заявила: «У меня двойня! И я не стану выбирать!». Что и кого выбирать, она не уточнила, а спросить никто не решился. По итогу слова эти приписали порыву, вполне уместному, учитывая деликатность момента и присущее ситуации волнение. Кроме того, Жозлин, как и подобает творческой натуре, была личностью сложной, а порою невыносимой даже для неё самой.
Коридор, захваченный сотнями корешков и тысячами страниц, вылился в кабинет, который книгами был обжит уже очень давно, и в этом не было никаких сомнений, навечно.
– Видишь этот Стоунхендж[12]? – отец показал на стопки, что росли на массивном старом, в благородном значении этого слова, столе, за которым раньше писала ма, а после очередной, но окончательной смерти музы отдала под нужды супруга.
Эрика подошла, но не увидела и тут знакомого свёртка.
– Теперь ты достаточна взрослая, чтобы выбрать книгу, – отец взъерошил ей волосы. – И ты скоро поймёшь, что это не так просто, как может показаться.
– Я могу взять любую? – глаза Эрики заблестели.
– Да, любую с этого стола. Если честно, это был довольно странный лот, который стоил неприлично дорого, не будь в нём томика Профессора из первого тиража в прекрасной сохранности
