Наине было сложно спорить с матерью, к тому же историю она большей частью черпала из видеопроката, а не из учебников. Закончилось всё тем, что Ирина Рудольфовна с самым серьёзным видом отпустила дочь на все четыре стороны и разрешила стелиться под любого, кто поманит её жвачкой.
Наина ушла к одногруппнику из железнодорожного техникума с той самой злосчастной кассетой и одолженным у приятелей видеомагнитофоном, в трико с лампасами, кожаной куртке цвета крашеного дерева и мягких мокасинах, которые подарили матери благодарные студенты. Позже мать попросила вернуться домой, но Наина лишь фыркнула и назло совку сначала крестилась в церкви, а затем и вовсе решила уехать на практику как можно дальше от дома.
В этом мрачном необустроенном посёлке она быстро забыла про одногруппника, за которого собиралась замуж. Его место занял шофёр Серикбай. Высокими скулами, прямым большим носом и чёрными волосами он был похож на харизматичного голливудского злодея. Такие обычно брали заложников, убивали кого хотели и на фоне финальных титров уходили в закат, оставляя задел для продолжения.
После скоропалительного замужества Наина сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Она отматывала мысленно события и проживала другую жизнь. Подальше от многочисленных родственниц Серикбая с непромытыми волосами и коричневыми ртами, из которых в её адрес сыпались либо лицемерные любезности, либо грубые замечания. В той выдуманной жизни она не бросала учёбу и работу, в той жизни её не мучал токсикоз.
Наину постоянно выставляли виноватой. Что родила девочку, когда все ждали наследника, а долгожданный наследник оказался юродивым. Новорождённый Маратик высасывал из неё все соки. Именно вторая беременность, тяжёлые роды, бессонные ночи и мучительные часы кормления разбудили в Наине другого человека. Уложив Маратика в колыбель, она замирала в ванной комнате перед зеркалом и рассматривала свою обнажённую опустевшую грудь с окровавленными сосками. Она обрабатывала их зелёнкой и плакала. Знала, что наутро голодный Маратик снова вцепится в неё дёснами.
Катя не была такой людоедкой. С ней вообще всё было по-другому. Наина вспомнила, как любовалась её гладкой кожей и длинными ресницами, как набирала полные лёгкие её младенческого запаха. Но Катя взрослела, и запах менялся. Она стала пахнуть Серикбаем и Аманбеке, печёной картошкой и шкурой барана.
Чтобы не чувствовать эту вонь, Наина наносила под ноздри несколько капель масла ладана, которое купила в железнодорожном вагончике, временно заменяющем храм. Там умещались алтарь и крошечный прилавок, за которым такая же крошечная старушка продавала свечи, иконки и всё необходимое православному. В вагончике вдруг стало хорошо.
Когда Наина впервые за много лет пришла к причастию, к ней вернулся покой, и она стала вынашивать мысль, как ей вернуться к Богу. Отменить ту жизнь, которой она жила до этого вагончика.
Наина увидела зелёную морду поезда и обрадовалась. Она с умилением думала, какой чудесной будет её жизнь в новом городе, в старинном монастыре, в окружении чистых людей. Она усвоила урок и не будет повторять ошибок прошлого. Бог всё равно найдёт и заберёт своё. От него не спрятаться ни за мужем, ни за материнством.
Наина остановилась ненадолго, загадав про себя, что если услышит голос Маратика, то, может быть, останется в посёлке и будет жить при храме и замаливать грехи. Пришлось бы, конечно, повоевать с Абатовыми из-за денег, но в конце концов они бы смирились с утратой и бросились бы зарабатывать новые деньги, запасаться едой и обрастать ненужными вещами. Наина сдвинула брови, вслушиваясь. По вокзалу неслись крики продавщиц-зазывальщиц о лепёшках и баурсаках в дорогу, тепловозные гудки и заученные до автомата фразы диспетчера: “Поезд отправляется…” Маратик молчал. Наина, с просветлённым лицом и с полным ощущением своей принадлежности Богу, протянула молодому кондуктору билет и паспорт.
