Но Клиффорд, кажется, правильно все понял и провел инспектора в заднюю комнату, куда во время предыдущего посещения инспектора вместе с Вексфордом он удалился смотреть телевизор. Однако его мать открыла дверь в гостиную и пригласила их своим медленным, хриплым голосом войти, так как полицейский не может сказать ее сыну ничего такого, чего она не должна слышать.
– Я пока немного побеседую с мистером Сандерсом наедине, если не возражаете, – сказал Бёрден.
– Я возражаю. – Дороти вела себя грубо, но в ее поведении даже не было вызова – это была бескомпромиссная, откровенная грубость, и она смотрела прямо в глаза собеседника. – Нет никаких причин, по которым я не должна присутствовать. Это мой дом, и я буду нужна, чтобы правильно изложить факты.
Клиффорд при этом не покраснел и не побледнел – он даже не поморщился. Парень просто уставился прямо перед собой, словно думал о чем-то очень печальном. Давно, очень давно, Майкл понял, что нельзя позволять людям взять верх над собой. Адвокатам – да, иногда это неизбежно, но не людям без специального образования.
– В таком случае я попрошу вас поехать со мной в полицейский участок, мистер Сандерс, – заявил инспектор.
– Он не поедет. Он болен, у него простуда, – парировала женщина.
– Жаль, но вы не оставляете мне выбора. У меня здесь машина, мистер Сандерс. Не хотите надеть пальто? Ночь ненастная и сырая.
Дороти уступила: она ушла в свою комнату, из которой только что вышла, и громко хлопнула дверью, не потому что рассердилась, а с определенным расчетом. Бёрден не принимал избитую истину, что грубияны уступают, если им оказывают сопротивление, но тем не менее он давно понял, что обычно это правда. Извлечет ли Клиффорд пользу из его примера? Вероятно, нет. Для него все зашло слишком далеко, ему необходима более профессиональная помощь. И именно об этом инспектор задал ему первый вопрос, когда они уселись в мрачной столовой, где стояли только стол, твердые стулья с прямой спинкой и телевизор. На одной стене висело зеркало, на другой – большая, темная, очень плохая картина маслом, изображающая парусник в бурном море.
– Да, я хожу к Сержу Олсону. Он занимается чем-то вроде юнговского психоанализа, – рассказал молодой человек. – Вам нужен его адрес?
Бёрден кивнул и записал адрес психолога.
– Можно спросить, зачем вы ходите к… доктору Олсону, правильно? – поинтересовался он.
Клиффорд, у которого не проявлялось никаких признаков простуды, приписываемой ему матерью, смотрел на зеркало, но не на то, что в нем отражалось. Инспектор готов был поклясться, что он не видит своего собственного лица.
– Мне нужна помощь, – ответил парень.
Что-то в неподвижности его фигуры, его застывшей позе и мрачности его взгляда удержало Бёрдена от развития этой темы. Вместо этого он спросил, был ли Клиффорд у психотерапевта в четверг во второй половине дня и в котором часу ушел оттуда.
– Я обычно хожу к нему в это время, с пяти до шести, – ответил Сандерс. – Мама сказала мне – вы знали, что я был на автостоянке. То есть что я поставил там машину.
– Да. Почему вы не сказали нам об этом с самого начала?
Молодой человек перевел взгляд не на лицо Бёрдена, а на середину его грудной клетки. И когда он ответил, полицейский узнал эти выражения, эту манеру речи: люди, проходящие лечение, какими бы заторможенными, сдержанными и встревоженными они ни были, неизбежно подхватывают эту манеру. Он уже слышал такое раньше.
