Двери распахнулись сами. Потянуло нежным запахом – пергамент, цветы, съестное, древесно-фруктовые духи. Полыхнуло золотом свечей.
– Девочки. – Госпожа встретила их улыбкой. – Ну наконец-то. Как успехи?
Уршула шагнула внутрь, Ляйда скользнула следом глумливой ловкой тенью. Обе поклонились наставнице и господарю, а Амельфа удостоилась простого кивка.
Промелькнула мысль: надо же, до чего домашняя картина. Все сидели за столом, уставленном угощениями и напитками. Госпожа Кажимера – статная и расслабленная, в медно-коричневом; тяжёлые косы отброшены за спину, глаза довольно сощурены. Амельфа – вежливоспокойная, в сизом сарафане с серебристым шитьём. Рукава рубахи были пышными, цвета топлёного молока и лежали как крылья. Напротив – молодой господарь Нельга, задорный и красивый, будто выпрыгнувший из старых легенд. Ладный, широкоплечий. На щеке – глубокая ямочка. Тёмные волосы чуть взъерошены, ворот расслаблен. Кафтан – под глаза – цвета зелёного бутылочного стекла, в котором купцы привозили драгоценное вино из Савайара.
– Ну добрый вечер, – сказал он им и засмеялся. – Госпожа моя тётушка, мне снова кажется, что твои ученицы меня боятся.
Уршула усмехнулась про себя. Его? О нет. Они боялись только госпожу Кажимеру: люди в Стоегосте двигались, как фигурки в подвластном ей механизме, и не приведи боги спутать ей карты. Госпожа хотела, чтобы Нельга не чувствовал себя уязвлённым, – а значит, нужно было показывать, что он вызывает трепет даже у лучших чародеек Звенящего двора.
– Не вини их за это. – Госпожа Кажимера отставила чашу. – Мои девочки воспитанны и умны. – Жест в сторону умывальника, сосуда-ракушки из савайарского стекла. – Давайте за стол.
И они послушались. Плеснули водой из ракушки – та стекла в вазу. Капли казались тягучими, словно зачарованными – хотя почему «словно»? Уршула предполагала, что госпожа могла заклясть воду в комнате, где принимала гостей, – чтобы брызги с чужих рук не летели на стены или мягкий хал-азарский ковёр. Госпожа любила чистоту и порядок. Полотенце над сосудом-ракушкой пахло свежестью и лавандовым мылом – чувствуя этот запах, Уршула каждый раз представляла туманные лиловые поля, раскинувшиеся под утренним иофатским солнцем.
Ляйда порхнула на место рядом с Амельфой. Госпожа похлопала по стулу слева от себя.
– Урыся, золото моё. Идём.
Она махнула рукавом, и закуски с блюд перелетели на две тарелки – одна для Ляйды, вторая для Уршулы.
Сейчас особенно легко было поверить, что в жилах госпожи Кажимеры текла кровь иофатских королей. Прямой нос, острые скулы, сдержанная улыбка, царственная осанка – Уршуле казалось, что это всё не берётся из ниоткуда. Сил госпожи Кажимеры хватило бы, чтобы захватить власть в Стоегосте, но она предпочла дёргать за ниточки с ловкостью кукловода, усмирять бояр, называться «тётушкой» – Нельга был родичем её покойного мужа, юного стоегостского господаря, убитого заговорщиками много лет назад. Госпожа Кажимера решила стоять за плечом Нельги, а не сидеть на престоле – сути это не меняло, в этих землях всё равно властвовала она, но народ не поднимал восстаний против узурпаторши и не разжигал костры для колдунов. Жизнь госпожи Кажимеры была удовольствием, а не вечной борьбой за господарский венец.
Уршула в который раз восхитилась: какая же она великая женщина! Как она обустроила жизнь вокруг себя, как подчинила себе двор и самого Нельгу. Она не превратила господаря в сломанную безвольную игрушку, нет – хотя могла бы, но снова выбрала более изящный путь. Нельга был здоров, полон сил, горел государственными делами, его любил народ, а госпожа Кажимера только ограняла его разум мудрым словом и невесомым колдовством. Причём мудрое слово использовалось куда чаще – чарами госпожа лишь время от времени приглушала гнев Нельги или усиливала недоверие к неугодным ей боярам. Так она наставляла своих учениц: колдовство её двора сокрушительно и настоящее искусство в том, чтобы, если необходимо, сделать его незаметным.
