– Туга! Туга! Туга!
– Морок отступил, ты свободна, – ласково проговорил женщине Лихолов и присел рядом с ней на корточки.
– Нет! Нет! – задрожала женщина, нервно теребя волосы на висках. – Туман защищал. Он давал силу. Внутри тумана я ничего не боялась. А снаружи мир жесток! Здесь кровь! Здесь боль! И нечем себя защитить! А скоро и вовсе конец! Всему скоро конец!
Вдруг она бросилась на Лихолова, схватила его за плечи своими ледяными худыми пальцами и заорала:
– Верни! Верни меня в туман! Туга! Туга!
Лихолов на мгновение и сам вздрогнул от ужаса. Но збыстро собрался и жалостливо погладил женщину по голове, а сам повернулся к Елисею с вопросом:
– Какие песни у вас поют влюбленные своим девушкам?
Юноша задумался на один удар сердца и потом запел:
В лунном сиянье снег серебрится,
Вдоль по дороге кобылка мчится
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон
О любви говорит.
В лунном сиянье ранней весною
Помнятся встречи, друг мой, с тобою.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенел,
Этот звон, этот звон
О любви сладко пел.
С каждым пропетым словом женщина немного успокаивалась. В конце концов, она отстранилась от Лихолова, села и тихо-тихо заплакала.
– Где твой возлюбленный? Были ли у тебя детишки? – ласково спросил Странник.
– Да… Да… Супружник был… С большими горячими ладонями. Обнимал меня за талию и шептал на ушко: «Ромашечка ты моя лесная, лучик ты мой ясный», помню, помню… был… Но жила я в страхе, ужас бродил по лесам и захаживал иногда к нам на поля, где я урожай собирала… страшно было очень… тоска меня гложила… И вот, однажды, пришел туман и забрал меня… и холод залил в сердце, в разум. Туман дал мне силу, и страх ушел. Была я сумерками, была я сырой печалью, по лесам ползала, но никто меня не мог уже обидеть, ибо я была туга, и туга была мной…
– Из какой деревни твой муж? – пытался расшевелить ее Странник.
– Не помню… Не знаю… Туман все пожрал, всю память… Ничего не помню, ни кто я, ни откуда. Корней своих и предков своих не помню… – она подняла на Лихолова глаза полные слез. – Только самое теплое помню, то, что никаким холодом не заморозить: танцы помню, песни наши у костра… как на маминых коленях плакала – помню. А она меня по голове… гладила так… И у мужа ладони горячие помню… «ромашечка» и все… ничего больше…
– Дай ей время отогреться! – вдруг крикнул из-за плеча Велимудр, копошащийся в своих порошках. – Пусть сердце оттает, а за сердцем и голова прояснится. Пока мы просто отведем их в ближайшую на пути деревню, да там и оставим на поруках. Коль примут их селяне по-доброму, то и память со временем вернется. Много их таких нынче в наших лесах… Эх, беда чернокнижная!
Лихолов с Елисеем оставили женщину в покое и прошлись по каждому ребенку, так же успокаивая, напевая колыбельные, что-то спрашивая, заставляя вспомнить самое теплое: маму, папу, дом. Было их три мальчишки и девочка, все разного возраста, но одинаково напуганные.
Меж тем Велимудр тоже трудился:
– Ах, водичка, живая, помоги сворожить, – шептал он, ставя котелок с травами и водой на огонь. – Ах, огонек, дружок, матери солнца сынок – нагрей водицы, подсудобь ворожбе случиться!
Когда отвар был готов и остужен, ведун залил его в свободную флягу и налил понемногу в уста каждому из уснувших дружинников.
Первым очнулся Ратибор. Медленно, словно с похмелья принц открыл глаза. И застонал, потому как чувствовал себя высохшим листом: слабым, обезвоженным, да еще и с ужасной тошнотой внутри. Вслед за ним нытье и оханье издали поочередно все остальные пробужденные. Но, слава Судьбе, все очнулись живыми и целыми. Некоторых тут же стошнило, у кого-то болела голова, у третьих ломило все кости. А двум парням, пострадавшим от туманных коршунов, потребовалось лечение Велимудра. Хоть и снял старик боль, оставил кровь, но шрамы останутся уже навсегда.
