Ароматный запах горячего чая поднимался над котелком, действительно располагая к откровенности и европеец, стараясь придать голосу чувствительную гамму яко бы доверительных отношений, задал ещё один на первый взгляд ничего не значащий вопрос:
– А кто наложил на тебя епитимью, послушание или она у вас кармой, по-моему, называется?
Он почти не надеялся, что шерп отзовётся, тем более, молчание китайца было обычным его состоянием. К тому же белый знал: исключительно все азиаты, ну, или почти все, с нескрываемым презрением относятся к остальному населению планеты, считая их полулюдьми. Европеец почти угадал, потому как острый взгляд, брошенный китайцем, выдал его с головой. Но, быстро овладев собой, шерп опустил глаза и всё-таки пробормотал:
– Сенсей – великий учитель. Я должен помогать всем, кому нужна помощь. И тогда Всевышний укажет мне путь познания истины. Мудр не тот, кто нашёл истину, а тот, кто знает путь познания.
– И ты решил показать мне дорогу в мёртвый дацан, решив, что это путь истины? – ядовито усмехнулся путешественник. – Ты же знаешь, что из дацана ещё никто живой не возвращался. Твоё согласие показать дорогу – это просто мой смертный приговор. Разве не так?
– Ты просил – я должен помочь, – бесцветно ответил проводник.
– Помочь мне убраться на тот свет? – не отставал европеец. – Есть человек, есть проблема. Нет человека, нет проблемы. Так в чём ты хочешь мне помочь?
– Я должен помочь отыскать твою дорогу, – снова бесцветно ответил китаец.
– Мне? Мою дорогу? – взъерепенился путешественник. – Но эта дорога ведёт к смерти. Неужели она моя? Неужели мне в этой проклятой жизни ничто больше не обломится, кроме дороги в Тартарары, то есть в Тартар?
– Ты сам выбрал её. Человек свободен в выборе между добром и злом, – китаец разлил по кружкам чай и оба путника принялись за вечернюю трапезу. – Завтра на место придём. В дацан пойдёшь сам. Мне туда показаться нельзя. Завтра увидишь свою дорогу, а выбор – за тобой.
– Завтра так завтра, – согласился европеец. – Только что ж ты божьего храма пугаешься? Здорово же вас всех бабьи сплетни заморочили, под каждым кустом рогатого ищите. А в заколдованном дацане и того хлеще. Тамошние монахи, поди, в упырях у вас числятся?
– Я сенпай, я многого не знаю, – шерп сделал паузу, подбросил хворосту в костёр. – Сенсей знает много. Он говорит, нельзя попасть в мишень, только целясь в неё: нужно обязательно выстрелить.
– Твой учитель знает философию дзен? – недоверчиво усмехнулся европеец. – Чему может научить ваше учение, кроме как безболезненно убивать?
– Сенсей знает много, – повторил китаец и принялся расстилать циновки возле костра.
Путешественник решил всё же оставить в покое спутника, чувствуя, что тот и так много времени уделил на разговор с белым дикарём. Ему за лишнее словоблудие может здорово попасть от учителя, то есть сенсея. Что говорить, дорогу он всё-таки показал, а ведь на это не каждый согласится. Значит, есть в его душе та частица чистоты, которая заслуживает всяческого уважения.
Костёр весело разбирался с хворостом да так, что косточки у того не уставали трещать. Путешественник уставился на старающийся привлечь к себе внимание огонь. В различных долгих и не очень путешествиях он любил перейти на немой язык разговора с пламенем. Именно тогда в голове возникали какие-то удивительные образы, которые вскоре получали реальную материализацию: явившись прямо из темноты, словно какие-то путники. Эфемерные образы присаживались рядом возле костра, даже высказывали свои собственные мнения, анализируя поступки прошлого дня. Сегодня присевшие у огня не высказывали никаких отрицательных мнений по поводу совершённых поступков. Единственное, что было сделано напрасно, это предложенный шерпу глоток амриты. Проступков не должно быть! Ничего такого не должно совершаться, ведь дело ещё не сделано. Европеец снова полез за пазуху, пощупал фляжку, но в этот раз доставать её не стал, а потянул из кармана приютившийся рядом с фляжкой кусок плотной бумаги в конверте.
